Азербайджан – Сиявуш нашего века

Я вышел на балкон тегеранского  отеля «Истеглал»: город на холмах был покрыт дымкой, то ли от смога, то ли от парникового эффекта, возникающего при перепаде между дневными и ночными температурами (у нас это называют şeynəm). Скорее, здесь было и то, и другое: автомашин моделей 60-х в городе много, а с  закатом жаркого июльского солнца в горах температура заметно снижается, и насыщенный испарениями  воздух сгущается.

Но мое внимание привлек не городской туман, а совсем другое –  спутниковые тарелки. Их было в  огромном количестве, фактически, на всех городских двухэтажках, складывающих основной архитектурный облик иранской столицы. Вначале 90-х в Азербайджане тарелки еще не были так популярны. Отечественные телеканалы, за исключением Гостелевидения, были в определенной степени свободны, а центральный телецентр страны транслировал относительно независимые  на то время российские, турецкие телепрограммы. Так что острой необходимости в альтернативных ТВ-каналах не было.

Но тогда на балконе «Истеглал» я, как журналист  независимого СМИ,  пришел к выводу: раз в этой стране всё население смотрит альтернативу, то значит, режим и его идеология находятся в глубоком кризисе. Это однозначный протест, молчаливый бойкот населения официальной идеологии.

В отеле у официанта поинтересовался, какие зарубежные телеканалы смотрят люди. Диалог был на азербайджанском языке. В Иране азербайджанцы называют себя турками, а язык соответственно –туркским. Кстати, до 1936 года в Советском Азербайджане азербайджанцы  также официально именовались турками. Потом, чтобы отчуждить местное население  от османских турок, официально национальность стала именоваться «азербайджанец/ка» по названию страны, а в религии стал распространяться шиизм в  противоположность  суннизму, исповедуемому османами.

Официант заметил, что большинство смотрит турецкие телеканалы, так как язык понятен, а образ жизни – светский, европейский –  привлекателен...

…Мне вспомнилось начало 70-х годов. Тогда  наши телевизоры, те, что посовременнее, при сильном южном ветре вдруг стали периодически принимать иранские  телеканалы. Правда, с помехами, но все же так, что можно было смотреть картинки западных фильмов и реклам. Реклама – это нечто. В СССР ее почти не было. С приходом в Иране к власти аятолл в 1979 году, смотреть было нечего…

…А какое оно, это большинство? Мы были в Центре политических и международных исследований МИД ИРИ. Гейдар Алиев выступал в присущей ему манере лидера бывшего СССР. Таким он смотрелся, вопреки распаду  Союза и, как президент, теперь представлял страну с населением 7,8 млн. человек  и с площадью 86 тыс. кв. км.,  на которые зарился и Тегеран, считая, что с уходом в небытие Российской империи, отколовшийся от Персии в XIX веке Сверенный Азербайджан должен вернуться в лоно Ирана.

…На фоне этих притязаний, которые приходилось слышать от политиков и даже от несведущих обывателей, вдруг слышу повышенный голос Алиева: «Азербайджан признает территориальную целостность  Ирана!».

Что? Послышалось? Здесь в Тегеране? Смотрю на присутствующих  в зале иранских дипломатов. Лица спокойные. Алиев продолжает речь... Аплодисменты.

Президент сошел с трибуны и сразу оказался в дружелюбном окружении.

Я улучил  момент и продолжил разговор с местным мидовцем-азербайджанцем.  Выяснилось, что   большинство  сотрудников МИДа – азербайджанцы. Они также широко представлены во всех структурах государственной системы Ирана.

Интересно, подумал я, это значит, что за более чем  тысячелетнее правления Ирана тюрками, включая последнюю династию  Пехлеви, несмотря на  использование фарси в качестве государственного языка, иранские тюрки не утратили своей самобытности и  влияния.

Многие за рубежом, не понимая тонкостей политического жизнеустройства Ирана, считают азербайджанцев нацменьшинством. Хотя в реальности они в сложившемся за тысячелетие уникальном союзе с персами являются стержнем государства, независимо от его устройства –   монархии или клерикализма.

Этот симбиоз замечательно осмыслен в эссе азербайджанского интеллектуала, председателя Национального совета Азербайджанской Демократической Республики (1918-1920) Маммеда Эмина Расулзаде  «Сиявуш нашего века»

В эссе Расулзаде, используя архетипические образы из «Шахнаме» Фирдоуси, рисует свое полотно этнической судьбы азербайджанской нации, символом которой выступает сын Ирана и Турана эпический герой Сиявуш – аллегория  Азербайджана. 

…Мы продолжили разговор. «Какова численность азербайджанцев в Иране», – спросил я.  «Минутку», – сказал он и  удалился.  Вернувшись   с книжицей в мягком переплете, открыл страницу со  свежим отчетом Госкомстата ИРИ: «27 млн., согласно последней  переписи населения». «Близко к нашим данным», говорю про себя.  «Ну и кем они себя осознают?» – продолжаю диалог. «Иранскими турками, – отвечает он. – Азербайджанцы составляли авангард антишахской революции и были уверены, что демократическая система создаст условия для реализации культурных прав – обучения на родном языке, его использования в государственной жизни, СМИ и прочее. Но клерикальный режим, по сути, продолжил шахскую политику в этой сфере».

Однако мой собеседник раскрыл мне тайну за семью печатями иранской госмашины: «Мы понимаем, что рано или поздно эта система управления рухнет. Есть сильное разочарование в реалиях постреволюционного периода. Многое из того, что было провозглашено высшей целью революции, не сбылось.  Рассматриваются  три сценария государственного устройства Ирана постклерикального периода:

1.Предоставление культурной автономии крупным этническим группам в рамках унитарного Ирана.

2. Если этого окажется недостаточно, то будет предложено федеративное устройство.

3.Но если и этого окажется недостаточно, то конфедеративное устройство.

Но при любом раскладе азербайджанцы Ирана не заинтересованы в распаде страны. Как сказал мне другой дипломат-азербайджанец, –  «Куда вы спешите? Иран наш, и мы не собираемся его кому-либо отдавать».

Но не все так однозначно. И даже, на тот момент, можно было  бы сказать, все далеко от идиллии.

…Гейдар Алиев с первым  официальным визитом в Иране (29 июня-2июля 1994 года). Говорит с президентом Али Акбаром Хашеми Рафсанджани и другими деятелями (на встрече с духовным лидером Ирана  Хаменеи  я не присутствовал) играючи, так словно  он – шах Ирана из династии Сефевидов, вернувшийся домой. Это было что-то вроде игры в шахматы:  восточные приколы, подколки, намеки  обеих сторон. "Я рад посетить Иран, я нахожусь здесь в дружественной стране среди своих братьев", – сказал Алиев. "Иран и  Азербайджан связаны братскими узами, мы обеспокоены кризисом на Кавказе и не можем оставаться равнодушными", – ответил  Рафсанджани. 

Алиев настаивал на поездке в Тебриз. Он рвался туда. Но иранцы хитро уклонялись от организации визита в древнюю столицу Ирана –Азербайджана. Предложили поехать на остров Киш в Персидском заливе.  Остров был объявлен зоной свободной торговли. Вот и предложили в сорокаградусную  жару ознакомиться с иранским опытом ЗСТ.

Алиев с небольшой группой выехал на Киш. В Тегеране остались руководители министерств и ведомств для подготовки межправительственных договоров.  Вечером они вышли  подышать воздухом навеселе.  Удивлялся, неужели нельзя обойтись три дня без водки. Возможно, они так работали с иранскими партнерами. Спиртное под запретом, но так же, как и со спутниковыми тарелками, табу обходится, и подпольная  пьянка – дело не сенсационное.

Делегация должна была вернуться в тот же день вечером, но не появилась. Только на следующий день, где-то около 9 вечера, я встречал у входа в отель  покойную ныне журналистку  Радио «Азадлыг» Эльмиру Амрахгызы. Она буквально  плелась с остальными участниками поездки, валясь с ног.

Вот что она мне поведала, рухнув на диван в фойе гостиницы: «Это сущий ад. Жара и влажность были невыносимы. Над нами как будто издевались. Президент негодовал. Но, мы были удивлены, когда он сказал иранцам, что ему понравился Киш, и он хотел бы поближе ознакомиться с жизнедеятельностью острова. У него было такое выражение лица, словно  он не под палящим солнцем, а где-нибудь в Сибири.  Ночью было трудно спать даже под кондиционерами. Алиев предпочитал сидеть в воде, хотя вода в заливе была достаточно теплой. На следующий день он также бодро шагал по Кишу на удивление иранских сопровождающих».

Мы говорили с Эльмирой  и вдруг сообщили, что  президент вызывает к себе руководящих работников – так называемую рабочую группу с докладами о подготовленных проектах соглашений. Я стою в коридоре напротив президентского рума. Слышу голос, словно раненного медведя. Выскакивают министры как пробки из бутылки шампанского. Оказывается, ничего для подписания нет.

На следующий день должны возвращаться в Баку с пустыми руками. Получасовая встреча Рафсанджани и Алиева затянулась. Еще час. И вдруг провозглашают декларацию президентов, хотя и нет договоров, но целый пакет меморандумов подписали. Что он там сделал с Рафсанджани, знает только Аллах. Но Алиев поднимался на трап самолета, вскинув голову.

Гейдар Алиев и  Али Акбфр Хашеми Рафсанджани подписывают совместную Декларацию 

Я поведал об этом эпизоде  визита Алиева тогдашнему послу Израиля Елезеру Йотвату, старому солдату, хорошо знающему Иран. Посол многозначительно ответил, что Алиев сказал ему, что никогда не простит иранцам этого.

Ваши чекисты хорошо работают, сказал через год мне Йотват, намекая на захват иранской резидентуры с поличным  в доме  на пресечении улиц Узеира Гаджибекова и Рашида Бейбутова.

Тегеран-2000

Через шесть лет я вернулся в Иран в составе группы редакторов Гюндюза Тахирли («Азадлыг»), Рауфа Арифоглу («Ени Мусават») Раши  Алгыша Мусаева («Ени Азербайджан»). Рашада Меджида (525-я газета), главы журналисткой организации «Рух» Афлатуна Амашева и репортера Сафара Гумбатова.

И на этот раз  с балкона отеля «Истеглал» я наблюдал все тот же утренний туман, но уже без тарелок. Они куда-то исчезли.  Как будто переместились в Баку. Теперь уже у нас тарелки становились обязательным атрибутом балконов и крыш домов.  Власти, как и в Иране, стали заметно ограничивать свободу выражения, все телеканалы превращались в один большой АЗТВ  с единой повесткой дня и образом  мышления.

…В один из вечеров  нас пригасил в гости  местный азербайджанец из числа националистов. Меняем такси один за другим: нет ли слежки? И вот, мы дома. Обычный тегеранский частный дом с маленьким двором. Дома женщины без платков. Все как у нас.  Телевизор транслирует турецкий телеканал. Я удивленно спрашиваю у хозяина дома: «А как вы смотрите Турцию без тарелок».  Дело в том, что с конца 1994 года иранские власти запретили спутниковые тарелки.

Он, улыбаясь, пояснил, что они умудряются ставить тарелки таким образом, чтобы их не было заметно. Хотя можно узреть с неба. Обычно периодически власти проводят осмотр крыш с вертолетов. Но при этом они предварительно сообщают о мониторинге. Люди накрывают тарелки материей.  Все делают вид, что их нет или не замечают, но в то же время власти знают, что тарелки, как и прежде, в ходу.

Опа! Это означает, что власти уже не в состоянии вводить жесткий запрет. Но это и понятно, власть сама,  а также и семьи чиновников не могут отказаться от единственной отдушины в этой фарисейской системе.

В Тегеране на улицах женщины вели себя заметно свободнее, головной платок сползал на затылок, на лице все цвета радуги, курят, водят машины. Недалеко от отеля толпа напала на отделение СПИРИ (Силы правопорядка Республики Иран), чтобы отбить женщину, которую задержали блюстители религиозного правопорядка.

С нами также произошел курьез – попали в легкую аварию.  Один из двух наших джипов подрезал иранский «Пейкан» (английская автомодель 60-х годов, которая все еще продолжала сходить с конвейеров завода «Ходро» на стыке столетий). Наши водители  пытались разрулить ситуацию. Показали удостоверения. Но это еще больше разозлило толпу. Не успели мы отъехать, как нам перекрыли дорогу  и окружили. Мы вынуждены были вмешаться. Вид ребят в галстуках несколько охладил пыл иранцев. Все же гости. Бурча, разошлись.

Нас сопровождали двое сотрудников МИД Ирана – молодые мужчина и женщина. Оба этнические азербайджанцы. Она – красивая – укутанная во все зелено-черное, порою задыхалась на жаре. У нее, кажется, была астма. Говорили о том, о сем, но они незримо очерчивали границы политических, впрочем, и вполне бытовых тем. Однажды я стал сравнивать иранский режим с советским, а Хомейни с Лениным. Дипломат покосился: «Приземлись» ("Йернян гедин"). Особенно они обходили тему национального вопроса. Окей, эту проблематику я изучал в магазинах, ларьках. Везде говорили по-азербайджански. На все вопросы были ответы.

С министрами было посложнее. У нас были встречи с министрами-азербайджанцами. При таких встречах с нами был посол Абасали  Гасанов. Он был сильным дипломатом, с ним считались. Вел он себя несколько привольно, получал иранцев здоровому образу жизни. Министры обычно начинали говорить на азербайджанском, но затем переходили на фарси – официальный язык. Это нас раздражало. В конце концов, на пятой встрече с  самым влиятельным из них – главой суперминистерства  дорог и транспорта Рауф Арифоглу спросил, почему министры не говорят на своем родном языке: «Это запрещено?».

«Кто сказал это?», – ответил министр вопросом на вопрос, и тут же заметил, что не собирается переходить на фарси. Он, тебризец, бывший губернатор провинции Азербайджан, как только узнал, что Гюндюз Тахирли – прямой потомок,  внук азербайджанского поэта-сатирика начала XX века Мирзы Алекбера Сабира,  тут же расплылся в улыбке, отметив, что с детства рос  на книге сатирико-философских  стихов Сабира «Хопхопнаме».

Эта тема получила свое продолжение чуть позже, когда мы встречались с доктором Джавадом Хейятом, азербайджанцем, иранским кардиологом с мировым именем в его скромной редакции азербайджано-язычного журнала «Варлыг» (Бытие).  Этот задорный ученный спрашивал каждого из нас: откуда ты,  из какого региона. Ну, мы перечисляем, Баку, Товуз, Шамахы…  И вдруг женщина-дипломат вскрикивает «Отец родной (Баба) я азербайджанка из Урмии», мужчина дипломат: «Баба, я азербайджанец из Ардебиля». Они называли себя  эмоционально, ударяя себя в грудь. Вот тебе и «Приземлись».

В редакции журнала "Варлыг"

Но когда доктору сообщили, что Гюндюз –  внук Сабира, он переспросил: «Правнук?». «Нет – отвечаем хором, –  внук». Он вновь переспрашивает: «По дочери или по сыну?». «По сыну», – говорим ответ.  Тут Джавад вскакивает, бросается на Гюндюза, обнимает его, ну, точно, сломает. Слезы. Радость. А затем салют полной национализма хорошей азербайджанской литературной речи.

Мы приехали под впечатлением в Тебриз. Но он нас удивил, и озадачил  еще больше. Здесь все демонстративно говорят по-азербайджански, притом сладкой речью наших южных горных  районов. То же странно, как они умудряются сохранить чистоту языка, в стране, где нет азербайджанских школ, СМИ.

Вот мы у надгробья великого азербайджано-иранского поэта Шахрияра, писавшего на обоих языках. Мы застали здесь группу студенток. Они были с преподавателем. Рауф Арифоглу в присущей ему манере революционера  стал читать им  националистическую мораль. Преподаватель поспешил увести девушек. Я сказал Рауфу: «Подожди». Остановил преподавателя: «Разрешите поговорить с дамами». Он окинул меня взглядом: «Да, конечно». «Что вы знаете о нас, об Азербайджане (Северном). «Шурави», ответили они. Ну, еще они сказали, что мы говорим, учимся только по-русски, и у нас ничего нет национального, запрещен ислам. Я перечисляю: У  нас школы, вузы, газеты, телевидение на азербайджанском.  Удивление на лицах растет и пошли вопросы. Преподаватель понял, что дело запахло политикой, и все же поспешил увести подопечных. Но зерно сомнения уже было брошено.

Студентки у надгробья Шахрияра

Вечером мы пошли в парк. Везде звучали песни в исполнении наших певцов. Здесь было много азербайджанской молодежи, и они вели себя намного привольнее, чем в Тегеране.

На следующий день зашел  в маленький трехэтажный мол. Заметил, что  это некое пространство для тусовок юношей и девушек, некий мирок Турции что ли. Разговорились с юношей-продавцом. Говорит, что он как и все ездит в Турцию за товарами, они здесь популярны, как и турецкий образ жизни. Телевидение все же – вещь серьёзная. На тот момент Интернет еще не был развит в Иране, впрочем, как и у нас.

…Мы возвращаемся в Баку. Наши водители вдруг заговорили по-азербайджански, хотя все это время делали вид, что не знают языка. Значит, прослушивали наши беседы. Расстались по-братски. Мы сделали хёрмят,  то есть отблагодарили за  хорошее сопровождение под прикрытием.

Прощай Тебриз. Фото-ремейк к фильму «Белое солнце пустыни»

Уже дома меня пригласил экс-президент, лидер Народного Фронта Эльчибей. Ему было интересно узнать мои впечатления.  Я рассказал о поездке, встречах, выводах. Он сказал, что я должен выступить  перед активистами движения Единый Азербайджан и поделиться с иранскими зарисовками.

Я ответил, что они меня не поймут. Но Эльчибей был непреклонен.

В актовом зале в здании на Хагани-33, я изложил свое видение ситуации в Иране. Заявил, что в Иране нет организованного революционного движения, как его обозначают в Баку. Несомненно, там заметно национальное пробуждение благодаря Турции и наличию независимой Азербайджанской Республики.

«Учитывая опыт влияния турецкого информационного пространства на иранских азербайджанцев, нам необходимо начать спутниковое вещание азербайджанских телеканалов и, таким образом, создать единое информационное пространство, на платформе которого будет формироваться единый язык, национальное мышление,  несмотря на государственные границы. Это влияние будет сильнее турецкого»,  – сказал я.

На удивление зал выслушал меня молча без претензий. Видимо собравшиеся  ориентировались на своего лидера, который молча взирал на происходящее со сцены.

Через некоторое время  азербайджанские телеканалы стали переходить на спутниковое вещание.

Последние события в Иране показывают, что развитие Интернета и выход страны  в мировое информационное пространство заметно изменило иранское общество, и как ее важную часть – азербайджанцев.

Ни у кого не вызывает сомнение, что режим в Иране находится в преддверии трансформации и это – желание не только низов, но и самих  верхов.

Эксперимент перерождения Ирана в религиозное государство, обособленного от окружающего мира идеологией шиизма, не оправдал себя в силу того, что объявленные в период исламской революции 1979  года идеи равенства, братства, свободы личности не оправдались. Коррупция, неравенство, нарушение прав человека, свобод  стали атрибутами государства. Разочарование пришло всего лишь через 10 лет. Костная религиозная система управления не в состоянии  удовлетворять    потребности общества и государства. И хиджабный кризис это лишь повод, но не причина. Хиджаб только показал, что Иран не может избежать перемен. Как и в Советском Союзе, впрочем, как и при любом авторитарном государственном устройстве, девальвация идеологии создает моральную пустоту, которую обычно заполняют религия и национализм. В случае с Ираном господство религии теряет влияние, а это значит, что пустоту будет заполнять национализм -  фарсидский, туркский, курдский, арабский и прочее. Диктат национализма не менее разрушителен, чем диктат религии. Однако в нашем случае, история дает основание полагать, что иранские турки наряду  персами будут стремиться сохранить управляемость ситуации, чтобы не допустить развала страны, которую они создавали и лелеяли на протяжении многих веков. Демократизация в Иране обязательно откроет путь к консолидации турков Ирана, Азербайджана, Турции. Сиявушу, рожденному Ираном и Тураном, суждено исполнить роль, предопределенную его рождением.