Никогда еще Киргизия не видела одновременно столько гостей из России. Все отели, хостелы и рестораны забиты русскими, покинувшими Родину на фоне «военной операции» и усиления репрессий против инакомыслящих. Специальный корреспондент «Новой газеты» Илья Азар поговорил с россиянами о том, что их заставило уехать из России, какие у них планы на дальнейшую жизнь и не беспокоит ли их отношение к русским за рубежом.

Ош

Станислав, сотрудник научного института:

Я просто поддался общей панике. Я в принципе не очень позитивно отношусь к тому, что происходит в России последние несколько лет, но сейчас [власть] перешла черту, и у меня появилось моральное право все бросить и начать задумываться о том, чтобы эмигрировать. Я задумался глобально о том, что ждет нашу отрасль и меня лично, хотя изначально не было планов покидать страну прямо мгновенно.

Мы начали рассматривать разные варианты, что можно делать, на какие позиции можно выезжать. Плюс у меня есть небольшой коллектив, и я как его руководитель хотел сделать так, чтобы сотрудники тоже имели возможность переехать, если захотят. И чтобы для тех, кто не захочет, исчезновение лаборатории не было сокрушительным ударом. Но [по поводу сотрудников] я, честно говоря, до сих пор четкого плана не имею.

Панические настроения на той неделе гуляли вплоть до того, что сейчас границу закроют и объявят военное положение. Вероятность этого кажется маленькой, но, с другой стороны, вероятность [запрещенного аналога слова «спецоперация»] тоже казалась маленькой. Я был почти уверен, что ничего не будет. Попугают друг друга, обменяются санкциями-контрсанкциями и разойдутся, достигнув каких-то своих целей. Но дальше эта ситуация развивалась лавинообразно, и в какой-то момент я просто запаниковал и решил, что мои планы на мартовские праздники надо поменять и съездить отдохнуть в Киргизию.

У моей девушки закончился загранпаспорт, чего мы из-за пандемии просто не заметили, поэтому было два варианта: Армения и Киргизия. Но

Армения сейчас переполнена, туда, кажется, переселилось все IT-сообщество Москвы, и билеты очень дорогие.

Я почему-то надеюсь, что апокалиптический сценарий не реализуется и ситуация войдет в некое равновесие, пусть плохое, и тогда я смогу приехать в Россию, по максимуму избавиться от обязательств, которые у меня есть, ведь я не могу просто так бросить студентов и аспирантов, а потом уехать. А пока план заключался в том, чтобы посмотреть на происходящее извне, чувствуя себя чуть-чуть спокойнее.

Я довольно много времени провел за границей, я был постдоком (постдок — существующая в ряде западных стран ступень в карьере академического исследователя. — Ред.) за границей, после чего вернулся в Россию, в принципе, осознанно. Это происходило примерно во время [событий на] Болотке. Тогда уже были, конечно, звоночки, но было и воодушевление, казалось, что даже если протест сам по себе ничего не даст, власть приняла обратную связь и сейчас потихонечку начнет если не либерализацию, то, по крайней мере, нормализацию ситуации. Что немаловажно — тогда был экономический подъем и наука ощутимо развивалась! После того что было в 90-е и в начале 2000-х, в науке появились деньги и перспективы. Например, примерно в это же время появилось «Сколково». Мне казалось, что в России интересно, что есть нелинейные возможности, потому что на Западе более-менее линейная траектория, и понятно, что и как там придется делать. И мне с коллегами удалось сделать классную историю — лабораторию, работающую на мировом уровне.

Но в последнее время все двигалось очень тяжело. В России объективно стало очень сложно заниматься наукой и технологиями, проводить закупки иностранного оборудования. Сейчас зарубежные коллеги очень четко дали понять, что взаимодействия с Россией в ближайшее время не будет, и есть ощущение, что такие вещи вводятся очень быстро, а отменяться будут очень долго. Это уже психологический момент. Нас просто реально боятся, а в научном сообществе в Западной Европе, кажется, просто паника. В Германии на уровне чуть ли ни министерств принимаются декреты о том, что все совместные проекты с российскими учеными больше не существуют.

[Количество уголовных дел за госизмену против ученых] выросло в разы, и это тоже тревожный звонок, но пока все-таки это не пришло в каждую семью, хотя теперь наверняка будет еще ужесточение. Но ведь и просто бесит, что я, например, должен отчитываться о встречах с иностранцами. Я не в закрытом учреждении работаю, но министерство образования и науки считает, что каждый контакт с иностранцами должен быть задокументирован. У меня есть коллега из-за рубежа в «Сколково», и, по идее, я после каждой встречи должен сообщать о том, что я с ним обсуждал. При этом мы боремся за международное сотрудничество, и у нас KPI — это публикации в международных журналах. Получается шизофреническая ситуация.

Я ходил на Болотную площадь, и меня тоже напрягает, что невозможно будет писать в фейсбуке то, что думаешь. И то, что я не много там писал, не значит, что я не хотел бы иметь такую возможность. Одно дело не пользоваться возможностью, а другое дело — не иметь ее. Я подписал письмо ученых против [«спецоперации»], а это вроде уже тоже административка. Но это меня не очень пугает, не думаю, что против всех шести тысяч подписантов из всех университетов и институтов начнут репрессии. Это будет совершенным безумием! Если [ученых] напугать до того, что они начнут разбегаться как тараканы, то кто тогда в России будет что-то делать?

И так совершенно очевидно, что сейчас технологии совсем перестанут развиваться. Я не знаю, как можно этого не понимать. Руководящее звено, конечно, надеется на то, что наоборот — будет некий толчок для импортозамещения, но им же нужно как-то воодушевить людей.

Расчет на то, что мы сейчас будем сами делать то, что раньше всегда закупали. Это, безусловно, полезно, но сейчас тогда России придется делать только это. Сейчас импортного оборудования не будет, а надо понимать, что современная лаборатория в экспериментальной науке состоит из импортного оборудования на 98%.

Вместо того чтобы заниматься наукой, мы будем изготавливать сначала 10 лет эти приборы и в этой гонке не выиграем никогда. Так мы не сможем прийти к какому-то технологическому равенству. Вот сейчас все узнают, что наши заводы по полупроводниковому производству не в состоянии изготавливать сколько-либо современные чипы.

И я не очень понимаю, чем хорошо, если мы заменим Запад на Китай. Тогда мы станем прокси Китая. Мы будем для него играть такую же роль, какую в украинском конфликте для нас играли «ДНР» и «ЛНР». Те были отмороженными ребятами с пушками, а мы будем для Китая отмороженными ребятами с боеголовками.

Я думаю, что русским за рубежом сейчас не будут рады, еще какое-то время будет аллергия на слово «русский», ведь с той стороны тоже некая истерика наблюдается. Очень хотелось бы избежать этого, честно говоря, но люди везде одинаковые. Например, рецензируя наши научные статьи, люди будут чисто подсознательно ставить оценки ниже, а то и официально примут решение зарубать наши работы.

Думаю, что решение про уход Visa и Mastercard до конца не было отрефлексировано. Наверное, об интересах россиян, которые находятся за границей, никто в этой ситуации не подумал, а если и подумал, то счел незначительным [сопутствующим ущербом]. Принято решение делать удушающие санкции, и для многих компаний это не по требованию правительства, это уже self-imposed [добровольно]. Как и с BLM, палку немножко перегнули, ведь были совершенно абсурдные случаи, когда в research proposal [исследовательское предложение] даже по астрофизике требовали включать пункт про diversity [разнообразие] и equality [равенство].

Подумывают уехать почти все среди тех, с кем я активно общаюсь. Пока люди думают, что делать с недвижимостью и работой. Да и вообще те, кто заканчивает сейчас университет, в основном смотрят на Запад, и конверсия студентов в аспиранты у нас очень низкая.

Я просто больше не хочу помогать строить то государство, в которое сейчас превратилась Россия. Я же по сути работаю на государство. Я могу себя оправдывать тем, что мы вне политики и занимаемся наукой, но это не совсем правда. Мы работаем в государственном институте, мы получаем государственные гранты из разных источников финансирования, в том числе и, скажем так, околовоенных. И это психологически не очень приятно.

Фото: Сергей Бобылев / ТАСС

Алексей, IT-специалист, и София, домохозяйка:

София. Мы не собирались уезжать, по крайней мере так быстро. Но я поняла, что надо уезжать, когда вышла из дома и увидела, что он разрисован символами «Z». Я поняла, что реальные люди действительно поддерживают то, что происходит. Меня поразило, когда я услышала, что говорят люди на улицах. Мне стало не по себе, и я поняла, что не хочу оставаться жить с этими людьми. Когда мы приняли решение, то в тот же день вылетели.

Алексей. Компания предложила переехать, и мы предложением воспользовались. Многие коллеги остались — семьи, дети, школы, родители, дедушки и бабушки, за которыми надо ухаживать. Айтишников уехало много, потому что у компаний офисы зачастую в Европе или в Америке и больше возможностей перевезти сотрудников.

Я думаю, что [уехали] не навсегда, но надолго, пока ситуация как-то не стабилизируется. На родине остались родственники, друзья, имущество, собственность, кошка. Пока временно будем тут, но компания решает вопросы, ищут варианты.

То, что нельзя в фейсбук написать ряд слов, — это, конечно, неприятно, но более важная причина в том, что IT-бизнес в России будут сначала пытаться регулировать, потом потихоньку подминать под себя и наконец закрывать. Европейский и американский рынки для России будут постепенно закрываться, причем и с внешней стороны, и с внутренней. И если внешние санкции можно как-то перетерпеть, и когда ситуация стабилизируется, их, скорее всего, будут снимать, то ситуация изнутри сложнее. Если государство решило подмять под себя IT, то это уже окончательно. Поэтому решение уехать для многих — тяжелое и неприятное, но, скорее всего, единственное.

София. Мы приняли решение уезжать, когда закрыли свободные СМИ.

Алексей. Когда «Серебряный дождь» сказал, что отменяют все передачи и будет только музыка, это был один из мотивов. Сейчас сложно не быть политизированным человеком, потому что сложно закрыть глаза на происходящее и придумать какое-то объяснение. Но все это — закономерный результат процесса, который идет два последних десятилетия. Раньше еще была какая-то надежда, что сменятся президент и политика власти, сейчас надежды больше нет.

Как русских нас нигде сейчас не ждут, единственный вариант — забыть про свою национальность и ехать как специалист. Русским сейчас тяжело, потому что понятны настроения мирового сообщества, да и сложно подобрать контраргументы. Но кому-то придется все равно честь русских отстаивать эмигрантам, специалистам, интеллигенции.

Фото: Елена Лукьянова / «‎:Новая газета»‎

Иван, сотрудник в IT:

Я прагматично и трезво смотрю на ситуацию так: есть какой-то набор рисков — краткосрочных и долгосрочных, — которые могут реализоваться в стране, и каждый для себя определяет какой-то критический уровень этих рисков. Для кого-то — начало [запрещенного слова] и люди с оружием на улицах, а кто-то уехал, когда первые митинги на Болотной разгоняли.

Мы с друзьями, кстати, ходили на Болотную. Для нас, людей с физмат-образованием, известная картинка с «распределением Чурова» выглядела, мягко говоря, не гауссовским распределением, как во всех странах, где выборы «некурильщика» (выражение отсылает к серии мемов о жизни курильщика и некурильщика). Было все очевидно, и, естественно, мы пошли на митинг. Тогда еще не было семьи, да и риски непонятны были на первом митинге. Потом как-то поубавилось энтузиазма — эта политика государства в плане запугивания оказалась эффективной. Себя могу назвать пассивным оппозиционером, но Навальному что-то переводил.

У меня, наверное, переход к активным действиям по отъезду произошел, когда я получил от друзей, которые разбираются в информации и имеют кучу связей, сообщение о том, что могут запретить выезд для мужчин моложе 60 лет, и про военное положение. Плюс был предложен законопроект, вводящий уголовное наказание за распространение фейков, и тогда мой порог превысился. Было пять часов вечера, и уже во время последнего рабочего зума, где я пассивно присутствовал, полез смотреть билеты. К 11 смог с третьей попытки забронировать билет на Ош на следующее утро.

Я могу жить с законом о фейках, но с моими моральными ценностями он не очень соотносится. Я взрослый человек и осознанно принимаю решение. Я эту власть не выбирал, но каждый народ имеет такого правителя, которого заслуживает. У меня есть сын, и он этого ничего не выбирал, и страну, в которой родиться, — тоже, поэтому на его месте,

когда он станет взрослым, я бы папе задал хороший вопрос: «Как это в такой жопе мы оказались?»

Или, помню, был случай после Болотной: мужчина, не имевший отношения к митингам, вышел из бара, и его повязали. Если бы моего сына повязали, то я, мягко говоря, очень сильно расстроился бы, ощущал бы свою вину за то, что это происходит. Поэтому я исхожу из того, что надо дать сыну возможность жить в какой-то нормальной безопасной стране, а если уж он захочет вернуться, то всегда сможет — паспорт у него российский никто не забирал.

Для меня еще в этом контексте катализатором были новости про урок третьего марта, и это меня триггерит. Взрослым пропаганду насаждать — это еще ладно. Но детям в школе рассказывать про «спецоперацию» — это уже за гранью.

Поскольку я не первый раз уезжаю из России, то у меня давно сформировано определенное мнение. Я в целом космополит и разделяю понятия «гражданство», «страна», «государство». Это может быть моя профдеформация, но для меня страна — это некий продукт, набор услуг, которые ты получаешь в обмен на налоги. Какой смысл платить за услуги, которые тебе оказываются плохо или тебе не подходят? Каждый человек вправе сменить страну проживания как некую услугу, которую он получает для себя и семьи. Можно быть русским, живя в России, и можно быть русским, живя в Австралии.

Мне кажется, что за рубежом все понимают, что русские люди — это одно, а то, что делает правительство, — это другое. Нет никакой русофобии. Во время проживания в двух странах ЕС по году я ни разу не столкнулся с какими-то антироссийскими настроениями, хоть тогда [уже] была «крымская история». Могу привести пример: в одной из стран ЕС я жил в деревне, и соседи при знакомстве мне сказали: «[Если] вам будет нужна какая-то помощь — обращайтесь по любым вопросам». И когда ко мне приехали знакомые в аэропорт, случился какой-то ураган, железную дорогу завалило листьями, поезда отменили. Ехать километров 150, я у соседей попросил машину, а они протянули мне ключи. Представляю себе ситуацию, что в Москве ко мне приходит таджик и говорит: «Мне тут на вокзал надо сгонять за корешами, можно тачку?» Не думаю, что я бы ему протянул ключи.

Да и что сравнивать, где к нам лучше относятся: за рубежом или в родной стране, где тебя могут посадить за какую-то фигню.

Уход западных компаний с нашего рынка, да и почти все решения, которые касаются санкций (может быть, кроме тех, которые против путинского окружения), затрагивают людей. Карточки [Visa и Mastercard] — в наибольшей степени, и мне кажется, что это уже сделано специально. Когда закончились меры, которые бьют по окружению Путина, и они не подействовали, то начинают переходить к тем мерам, которые действуют на [простых] людей. Непонятно, как надолго [ушли с российского рынка иностранные платежные системы], можно пока открыть карточку в другой стране. Да и эта проблема актуальна до тех пор, пока ты зарплату получаешь в России, а если ты планируешь куда-то надолго уезжать, то, наверное, это скорее временная проблема.

Если через месяц ситуация деэскалируется, то посмотрим. Но я готов к тому, что могу не вернуться. Есть родственники, слава богу, которых можно попросить, если совсем не запретят из страны выезжать, какие-то вещи привезти, но я морально, наверное, принял потенциальную разлуку с материальным миром, который был создан [в России]. Все-таки это не самое важное в жизни.

Есть план — найти какую-то страну с более-менее приличным уровнем жизни. И либо продолжить работать удаленно, либо все-таки найти работу за рубежом, с чем проблем тоже не должно быть, потому что профессия востребованная и с английским проблем нет. На резюме уже есть отклик, и никто не написал: «О, боже, нет, вы же из России!»

Фото: Артем Лешко / для «Новой‎»‎

Игорь, фрилансер в IT-сфере, и Ангелина, программист:

Игорь. Сначала у нас был план уехать в Грузию по земле. Я вообще жуткий аэрофоб. Я был бы в этой жизни готов сесть в самолет, только чтобы на лечение от рака за границу улететь. Но то, что случилось, по степени вынужденности оказалось сопоставимо. Поэтому когда выяснилось, что перевал Верхний Ларс [дорога, соединяющая Владикавказ и Тбилиси] закрыт, а на счету каждый день, то мы купили билеты до Оша, самые дешевые из имеющихся.

Я слышал про допросы наших пограничников в аэропортах, готовился к этому, убрал все лишнее из телефона, но никаких вопросов, кроме цели поездки, не задавали.

У меня было два опасения. Первое: я вижу, как продвигается «спецоперация» на Украине. Соответственно, я просто боюсь, что могут объявить мобилизацию.

А второе: я как фрилансер работаю на зарубежных работодателей и сейчас банально не понимаю, как мне получить оплату, кроме как на счет в зарубежном банке. Думаю даже сейчас в Киргизии завести на первое время карту, потому что Paypal закрыт, Payoneer закрыт, Visa и Mastercard уже закрыты.

Ангелина. В целом были опасения, что в ближайшие недели-месяцы, если ситуация экономическая совсем ухудшится, в городах может начаться мародерство. И хотелось со стороны посмотреть, как будут развиваться события, вместо того чтобы подвергаться рискам с закрытием границ.

Игорь. Еще — если сидеть в России, то надо сидеть тише воды и ниже травы. Потому что для российской власти уже нет смысла соблюдать приличия и играть в демократию, даже ее видимость создавать. Поэтому, я думаю, сейчас гайки будут закручивать, очень жестко шерстить все соцсети, и даже если какой-то пост или твит забыли удалить, то силовики начнут звездочки за наш счет на погоны зарабатывать.

Ангелина. Я разок сходила на митинг, посмотрела, что там есть, и по настроению — оно более веселое и серьезное в то же время, чем прошлые митинги, на которых я была, за Навального. При этом людей все еще достаточно мало. Люди настроены максимум на очень мирный протест, а в социологических опросах у [блогера и политика] Максима Каца было о том, что большинство граждан поддерживают «спецоперацию», и это достаточно грустно.

Я последний раз такой шок испытывала, когда на выборах работала в 2018 году в качестве члена избирательной комиссии.

По лицам, по настрою людей у меня тогда сложилось ощущение, что цифры, которые потом приводятся, — 70% поддержки власти — они относительно реалистичны. Надежды на какие-то внутренние изменения ушли.

Игорь. Я приехал во Владикавказ, и там даже таксисты настроены так, что Путин все правильно сделал, и если бы сейчас не напали мы, на нас бы напали. Если в крупных городах чувствуешь, что тут полно людей с такими взглядами, как у тебя, то в более депрессивных регионах понимаешь, что есть реально большое количество людей, которые все это поддерживают.

Я пассивный политически, но предпочитаю называть вещи своими именами. Стараюсь какой-то нейтральной позиции придерживаться и к украинской пропаганде отношусь ничуть не лучше, чем к нашей. Но даже моя максимально взвешенная позиция все равно получается с точки зрения России явно антироссийской. И на статью запросто можно набрать материала.

Ангелина. У меня уехало большинство друзей за две недели, начиная с 22 февраля, причем даже друзья с националистическими и империалистическими взглядами создали чатик по переезду, и все массово бегут. Решили, что империю лучше через интернет поддерживать. Я пришла в легкий шок.

Игорь. У меня из близких знакомых в Москве осталось трое, и они тоже собираются уезжать, а один ждет, что его вывезет Nvidia как старшего инженера. Все остальные, даже шапочные знакомые, уехали.

[Столько айтишников уезжает], потому что у них просто чуть больше денег. Если бы Россия платила своим соотечественникам раз в пять меньше, чем, допустим, Европа, то они просто свалили бы туда. Кроме того, многие айтишники работают на зарубежных работодателей, и возникло серьезное опасение: как они будут деньги получать? Если говорить о каком-то персональном использовании твиттера, фейсбука — всегда можно протянуть VPN, но если вы официальная компания, которая нуждается в официальных сервисах от Oracle, от SAP, то вы вынуждены работать «в белую», а они вас забанили и отключили. Возникает интересная коллизия: как работать, если «в черную» нельзя, а «в белую» нет возможности?

Ангелина. Сейчас, возможно, будет и большая национализация IT-сегмента в плане разработки новых продуктов. При этом попытки, которые мы видели на рынке в виде отечественного поисковика, не очень вдохновляют, и людям вряд ли над этим всем хочется работать за гораздо более низкую зарплату, чем раньше.

Игорь. У меня есть устойчивое ощущение, что сейчас будет всплеск русофобии по всему миру: он идет и в Европе, и в Америке, и в других странах. И это связано, на мой взгляд, еще с тем, что в принципе на Западе cancel-culture довольно сильно развилась незадолго до событий на Украине, и там очень любят какую-то группу людей объявить нежелательной. И сейчас, конечно, те, кто коллективную ответственность принял для себя как framework [рамку], будут и русских в этот список включать. Но, с другой стороны, тут надо понимать, что на Западе есть люди, которые сражаются с cancel culture, то есть рационалисты. Я читаю Пола Грэма, Элиезера Юдковского — они категорически против самой идеи коллективной ответственности и часто обращают внимание на то, что, допустим, акции, направленные на усложнение жизни простым россиянам на выезд за рубеж, фактически просто дают Путину больше налогов и никак не помогают решить кризис на Украине, а скорее даже мешают.

Ангелина. Обидно, что украинцы говорят: если хотите жить хорошо — выходите на митинги. Чтобы были какие-то перемены, нужно выходить большинству населения страны. [Получается], и сделать ничего не можешь, а если уехал, люди на тебя косо смотрят.

Игорь. Меня тоже задевает отношение со стороны некоторых спикеров, которые спрашивают: «Почему вы терпели [режим]?» Тут возникает вопрос: а вы сами с Путиным общались [имеются в виду лидеры других государств], у которого до недавнего времени считалось совершенно нормальным покупать нефть и газ? И для нас, для русских, [решение о начале «спецоперации»] стало таким же сюрпризом, как и для Запада.

Я в целом как человек либеральных взглядов всегда поддерживал не Путина, а Навального, но я и не большой любитель нашей оппозиции, потому что она просто не понимает, что занимается бесполезной деятельностью. Бороться изнутри сейчас бесполезно, потому что большинство населения, к сожалению, не на нашей стороне. Правда, я рассчитывал, что в какой-то момент Путин просто станет слишком токсичным для российской элиты, но сейчас вижу, что они уже потеряли все, но ничего не могут с этим поделать.

Ангелина. Дальше мы думаем потенциально в Грузию ехать, там часть друзей и есть возможность получить ВНЖ — пока на год. Я летом была в Тбилиси, и мне очень понравился этот город. Плюс я начала думать про то, чтобы поехать куда-то студентом по учебной визе.

Игорь. Я полтора года прожил в Таиланде в свое время, но свалил, потому что меня задолбали головоломки с визами. Мне просто хочется [найти] такое место, куда можно приехать и либо за небольшие деньги как-то решить вопрос, либо чтобы вообще его решать не приходилось. Я точно могу сказать, что выехал из России не на две недели. При том что у меня в Питере своя квартира — недавно купленная. И я очень расстроен, что покидаю только-только обжитое гнездышко, но понимаю, что в этом году вряд ли вернусь, и боюсь, что [при этой власти] с возвращением будут связаны риски. Никто ж не знает, когда такое начнется снова. Жить в России как раньше, я думаю, еще очень-очень не скоро будет возможно.

Фото: Сергей Савостьянов / ТАСС

Николай, специалист по закупкам промышленного оборудования, Мария, дизайнер, и Артем, сотрудник финансовой организации:

Николай. Я родился в Украине, 12 лет жил там, потом получил российское гражданство и переехал в Москву. Я русскоязычный человек, но считаю, что у меня две [родных] страны — и Россия, и Украина. Приехав в Москву, выучился, отслужил в российской армии, работал в России. Решил, что мне нужно уезжать, потому что повелся на слух о том, что будет объявлено военное положение. Боюсь, что меня могут отправить воевать на Украину, а я украинец.

Я боюсь закрытия границ. Боюсь массового дефицита продуктов и удорожания, и цензуры. Бесконечных посадок ни за что, каких-нибудь обысков, слежки. То есть буквально тотальной цензуры и беззакония. Я выходил на митинги, но редко, а сейчас боюсь, потому что, думаю, меня за это могут посадить. Мне стыдно, но от меня люди зависят, и я не могу себе этого позволить.

План — покантоваться месяц-два где-нибудь в странах, в которых мы можем. А там посмотрим.

Мария. Я боюсь возвращаться. Меня потряхивает, потому что у меня тревожное расстройство. Я вижу, как уезжают люди, на которых я подписана в Instagram, мою подругу разыскивает полиция за посты. Подруга моей коллеги уехала из страны, и ее тоже за посты разыскивают. Я раньше постила какие-то вещи [в соцсети], но мама и Николай заставляли меня все удалять, перед принятием закона все удалила. У меня все осложняется тем, что у меня нет загранпаспорта. Надеюсь его каким-то образом получить. Возвращаться мне за ним страшно, хотя посмотрю, что будет дальше. Из вариантов — Израиль, потому что мои родители уже получили там гражданство.

Я занималась мебелью и хотела заняться дизайном интерьеров, а понятное дело, что в России сейчас это вообще никому не нужно. Я не активист, мне страшно за мою жизнь, мне стыдно за это, но я пытаюсь жить свою жизнь.

Николай. То, что «Эхо» закрыли, стало для меня шоком и подтверждением, что я все правильно сделал. Меня еще до «обнуления» спросили, при каких условиях я уеду из России. Я так и сказал, что если «Эхо» закроют, тогда я, наверное, уеду. Через год эта девочка, которая спрашивала, мне пишет, что «Эхо» закрыли. А я ответил, что уехал.

Артем: Я работаю в финансовой организации, санкции ударили по нам довольно сильно. По-любому моя деятельность, связанная с работой, поменялась бы. Но окончательно меня морально подбил сам факт [действий, называть которые запрещено Роскомнадзором]. Я, честно говоря, не ожидал вообще такой фигни. Прочитал, что будет вот эта вот штука с мобилизацией, и о возможном военном положении с утра, и что поставят 30-процентный спред при покупке валюты…

И так как я не хочу оставаться в осажденной крепости, я решил уехать. Мысли уехать были до того, как это все объявили. [Осяду], скорее всего, в Израиле, но нужно какое-то, во-первых, время, чтобы с документами все вопросы уладить — там сейчас очень большой спрос на эту услугу. Если поумерится немножко, то я вернусь в Москву, соберу вещи, документы и после этого поеду в Израиль. Если ничего не утихнет, то, соответственно, придется из Оша ехать в Израиль. Но решение окончательное.

— А как же тезис, что надо пытаться что-то менять изнутри?

Артем. Что ж поделаешь, у меня своя жизнь!

Николай. Надо менять что-нибудь эффективно, пускай и не глобально, но эффективно. Но если я выйду на митинг, меня посадят и я ничего не изменю. Я лучше расскажу как можно большему количеству россиян о том, что происходит.

Международный аэропорт Бишкека. Фото: PhotoXPress

Бишкек

Егор, сыровар:

Аркадию Новикову я по всей России ставил сырные цеха, а год назад ушел. Теперь работаю в Киргизии, в Болгарии, в Казахстане — всюду люди приглашают по сарафанному радио. У меня бизнес весь на металле основан, меня же просят сделать сыр, а параллельно и цех. Инвестиции в цех — это в основном на кастрюли и так далее. То, что стоило в России полторы недели назад 1,5 миллиона, сейчас резко стало стоить 3,5 миллиона. И у меня четыре заказа с заключенным договором на паузу встали, потому что никому не выгодно.

Думаю, что в России будет жопа года два минимум с этим делом. Сейчас всем точно не до сыра будет. А в более-менее нейтральных странах сыр будут продавать все равно, и я тут буду уже не свой ум продавать, а свой продукт. У меня было производство в Москве — от начала до сбыта, сейчас я его дублирую и еду в Казахстан тем же самым заниматься.

Уехал я за один день после того, как увидел новости, где

Песков сказал, что никакой мобилизации не будет. Раз Песков сказал, то вероятность сразу выросла.

Так что все, до свидания. У меня жесткая паранойя с 24 февраля, что меня прослушивают и просматривают, потому что все газеты и паблики заблокировали.

Я 18 лет в ресторанном бизнесе, и у меня вся ресторанная Москва в знакомых. Рестораторам с подводной лодки не убежать, потому что такие бизнесы просто так не бросишь, а директора, менеджеры, повара все живут на деньги работодателя и не волнуются. Пытаешься им что-то сказать, они отвечают: «Смотри, говорят же, что все хорошо. Сейчас бы Америка напала». Им лучше принимать комфортную для них информацию, чем делать какие-то движения. И то, что ритейл уходит, их тоже не беспокоит. У всех шок, и они не будут до последнего верить.

[Даже если мобилизацию не объявят], мне нет смысла возвращаться. Рестораны сейчас накроются из-за того, что цены придется поднимать и салат не 600 рублей будет стоить, а 1000. А кто будет его тогда покупать? Особенно суши-рестораны пострадают, потому что все основные продукты, кроме лосося, летят сюда из Японии за баксы. Или будут в суши карася и карпа класть, или закрываться.

А я со своим делом могу в любой стране мира заработать. Приехал, кастрюли купил, на кухню их поставил, сварил сыр, отнес буратту и моцареллу попробовать людям. Особенно хорошо в странах третьего мира, где люди только о таком узнают. В Киргизии только два ресторана сыры делают, и здесь люди только узнали. Так что я без конкуренции залетаю на рынок.