20 Января – московский сценарий

В  нашем крыле гостиницы «Пекин» встречаю своего сокурсника Ашота Саркисяна, радостно обнимаемся, шесть месяцев прожили в одной комнате на курсах Краснознаменного Института. Ашот на подготовке, должен выехать в Иран, живет в гостинице уже месяц, перебрасываемся парой фраз, приглашаю его к себе в номер, посидим, вспомним учебу, как мы перемигивались, когда надо было сказать что-то не для ушей службы и он был фарсист: «Дивар муш даряд, муш гуш даряд.» («В стене водятся мыши, у мышей есть уши»).

«Я не один, у меня друзья в номере.»

«Заходи с друзьями, что за проблемы.»

Где-то через полчаса заходит Ашот и с ним двое армян. Сидим разговариваем на разные темы, друзья Ашота будто не совсем расположены к беседе. Где-то в середине беседы один из них обращается ко мне: «Это правда, что Азербайджан передает Карабах в Армению?»

Ашот что-то резко говорит ему на армянском, тот не обращает внимания и продолжает: «А что вы не знаете, что там все население армяне и Горбачев уже дал согласие на включение Карабаха в состав Армении?»

Возвращаюсь в Баку, рассказываю начальнику отдела Гусейнову об этом разговоре. Он задумчиво выслушивает и медленно выговаривает: «Знаю об этих разговорах, очень нездоровые. Я докладывал руководству, они всерьез не принимают, говорят, у вас синдром старой болезни – везде видите заговоры.»

«Гусейн Гусейнович, это серьезно?»

«Такие настроения всегда серьезны, а если их не пресекают, то они становятся нешуточной проблемой.»

«А Центр?»

«А что Центр, Горбачев армянские делегации принимает, Раиса подаркам рада, Аганбегян главный экономический советник… Центр знает, докладывает, ЦК не реагирует.»

Поскольку эта работа была прерогативой контрразведки, возможно, она и располагала информацией. Азербайджанское руководство проявляло исключительную беззубость, граничащую с трусостью, предательством интересов обоих народов, поскольку в перспективе светили очень серьезные кровавые катаклизмы.

***

В феврале 1988 года конфликт разгорается, появляются толпы беженцев, происходят сумгаитские события.

Нет желания описывать то, что все прекрасно знают, и все это сильно действует на нас и в наших умах происходит полная трансформация, Горбачев конкретно создает на территории страны очаги сепаратизма, путем сталкивания разных народов, усиления шовинистических настроений. В декабре 1986 года -кровопролития в Казахстане в связи со снятием казаха Кунаева и назначением русского Колбина , в апреле 1989 года кровавая расправа с мирными демонстрантами в Тбилиси, где женщин и детей солдаты рубили саперными лопатками. Получаем ориентировку, в которой Александра Яковлева открыто называют агентом влияния, завербованным в период работы в Канаде.

В мае 1988 года власть в Баку сменяется и первым секретарем назначается Абдурахман Везиров, в августе того же года увольняется Зия Юсифзаде и Председателем КГБ Азербайджана назначается Гореловский.

С приходом Ивана Гореловского начинается откровенная дискриминация национальных кадров, при назначении на руководящие должности преимущество отдается приезжим сотрудникам, местные кадры перемещаются по горизонтали. Среди национальных кадров растет недовольство, это обсуждается в кулуарах.

Меня представляют на должность начальника отделения по действующему резерву, это штат Первого Главка и обычно Председатель подписывал это без собеседования – не из его штатного расписания должность, чем больше получишь из Москвы, тем лучше.

Вызывает начальник отдела Тофик Султанов: «Тебя приглашает Гореловский».

«Зачем, кому я нужен?»

«Болтаешь много наверно, вот и донесли. Там веди себя прилично, без его подписи не обойтись.»

Захожу к Председателю, докладываю, он мне: «Проходите, садитесь».

Следуют вопросы по представлению, по поездкам, выполненным спецзаданиям. Отвечаю, вдруг он переходит на внутренние проблемы, мол, как вы рассматриваете последние изменения в Комитете.

И тут меня понесло: «Проблема в том, что до вас у нас никогда не было национальных вопросов, а сейчас появились. Вы назначили столько новых руководящих работников, а среди них практически нет азербайджанцев. Их перемещают лишь по горизонтали и это обсуждается в отделах».

«Что действительно считают и анализируют назначения?»

«Считают, товарищ генерал…»

Спасибо за откровенность, свободны.»

Выхожу, иду к Султанову, рассказываю о беседе. Он смотрит на меня как на сумасшедшего: «Тебе это надо было? Ты что, умнее всех?»

Тофик ко мне очень хорошо относится, понимаю его переживания…

На следующий день кадры сообщили, что Гореловский подписал представление. Почему-то у меня появилось внутреннее чувство, что будь на месте Гореловского азербайджанец, вряд ли я получил назначение…

***

Все последние месяцы проходили в ожидании неизбежного коллапса. С середины января стало твориться невообразимое, по улицам в разных направлениях проходили, пробегали кричащие толпы людей, в основном беженцев, одетых кое-как, кто по-летнему в пиджаках, кто в ботинках на босу ногу. В Арменикенде наткнулись на беженца, у которого умерла дочь и он, убитый горем, с безумными глазами метался третий день, не имея возможности похоронить ее.

В связи с обстановкой прибыли московские "миротворцы" во главе с Примаковым, который непрерывно проводил совещания, раздавая обещания то руководству республики, то лидерам Народного Фронта. Началась эвакуация армян и военнослужащих, часть русских сотрудников покинула пределы республики.

Москва не предпринимала никаких мер по умиротворению, более того, создавалось впечатление, что это ее вполне устраивает. Местные партийные бонзы были в полной прострации и только члены Народного Фронта участвовали в защите армянского населения, размещая их в кинотеатрах, клубах, административных зданиях.

На площади проходил непрерывный митинг, толпа была возбуждена до предела, трибуну захватили радикалы движения, оттеснив интеллигенцию. Рабочий "трибун" Неймат Панахов практически побратался с микрофоном, призывая митингующих проявить свою решимость активными приседаниями и вставанием. Стоя в самом крайнем ряду, мы наблюдали и только иногда кто-то из Пятого отдела возбуждался: "А, тот в кожаной кепке мой полосатый, ни хрена не может пробиться к трибуне!"

Подошел Риад Ахмедов: "Пошли на хер отсюда, здесь ловить нечего, ребята собираются в кафе "Седарак", надо перекусить".

Молча сидели, пили без тостов, только Риад иногда взрывался: “Вот суки, пи..арасы, ведь сами нагнетают, сами провоцируют. Столетия прошли, а политика одна - разделяй и властвуй". Настроение было отвратительным, все были шокированы ясным осознанием предательства и вероломства Центра.

"И кто будет стрелять в народ?" - вдруг спросил Риад.

"Охренел что ли, пусть попробуют"...

Но понимали, что добром это не кончится. Предыдущим днем вопреки мирным посылам Примакова, прибыла "Альфа" и расположилась в малом актовом зале прямо на стульях ...

Придя домой, молча прошел в спальню мимо сидящих в столовой женщин и прилег в одежде, поскольку не было желания дискутировать и отвечать на вопросы, на которые ответа не знал.

Задремал, Шахла толкнула в плечо, протягивая телефон: "Тебя Гарик спрашивает, странный у него голос".

"Акиф, нам страшно, по улицам ходят толпы кричащих людей"- прошептал в трубку Гарик.

С Гариком учились в одной группе и были друзьями детства -"Соберитесь в одной комнате, я скоро приеду. Тете Вере скажи, пусть отберет самое ценное."

Встревоженная, Шахла спросила: «Что случилось с ним?»

«Маша, там нехорошо, беженцы и мародеры бегают по улице, могут быть эксцессы.»

«Ты ведь не оставишь их, ведь надо что-то делать?»

«Нет, Маша, не оставлю.»

«Но это ведь опасно?»

«Нет, я пойду в Комитет и возьму подмогу.»

«Будь осторожен, я боюсь.»

Пешком выводить их не было смысла, пошел в Комитет, одолжить машину и в помощь кого-либо.

Согласился идти Ниджат Эльдаров, он знал Гарика, и мы, взяв у коллеги старую "Волгу" поехали к 23 школе.  Заехав с черного хода, спустили всех и повезли в контору.

Дежурный прапорщик категорически отказался впускать -" С ума сошли, в разведку посторонних?"

По улицам продолжали ходить, бегать, кричать толпы, уже и нам стало неуютно. Ниджат, вытащив пистолет, заорал: "Звони, сука, Председателю, скажи двое мудаков привезли кучу армян. Выгонять их на улицу?"

Председатель дал указание разместить, и мы подняли всех в мой кабинет.

Через четыре дня их отправили паромом в Красноводск и все самое страшное началось позже....

Мы были свидетелями того, что натворила подлая горбачевская свора, каким безжалостными и подлыми оказались его посланники во главе с Примаковым ...

***

 Армян в городе почти не оставалось, но это уже не имело значения для людей, потерявших в одночасье кров над головой, все нажитое, родных и близких.  Ничем и никем не сдерживаемые, обезумевшие от пережитого, оставшиеся на улице беженцы продолжали усугублять обстановку. Введенные в город из других республик дополнительные внутренние войска бездействовали, не вмешиваясь и наблюдая со стороны на происходящее. И это не было безразличием....

В контору привезли оружие, цинковые ящики с патронами, автоматы, гранаты, сотрудникам раздали неограниченный боеприпас к пистолетам. Состояние было как во сне - ходили по коридору в полной растерянности - не верилось, что это с нами в стране, которая всю жизнь вселяла уверенность в будущем, никоим образом не допускавшей какой-либо нестабильности. Поступая на службу, знали о нештатных ситуациях, годами готовились к самым серьезным рискам, однако сейчас мы не могли осознать кого и что надо защищать.  На улицах был наш народ, обманутый, униженный, оскорбленный, доведенный до отчаяния московской меченной проституткой и его паскудной, алчной женой.  Нам самим перестали доверять, что мы вполне откровенно демонстрировали, впрочем, местное руководство нас не осуждало. Никто не собирался воевать, но что было делать с архивами, набитыми делами оперативных разработок, сотнями агентурных дел, оперативной техникой и другими атрибутами разведывательной деятельности?  Обычная старинная дверь без вывески, два дежурных прапорщика, лестница наверх, и ты уже в святая святых самой секретной обители службы. Подспудное ощущение предательства, грязной игры за спиной, в которую хотят втянуть и тебя.

Мимо окон, по проспекту Нефтяников непрерывным потоком проходили демонстранты, их сменяли разгневанные толпы и стоило кому-то одному указать на нашу дверь, пришлось бы делать выбор. Стрелять мы не собирались, но и желания быть растоптанными не было никакого.

Мерзкие политиканы, учуявшие возможность перехватить преференции, партийные гиены разрывали на части власть, топили и топтали соперников, забыв о стране, вовсю измывались над слабовольным Везировым, пытаясь ловить рыбку в мутной воде и теперь, трусливо попрятались по норам.

Царило полное безвластье, местная милиция, впрочем, как и мы, была деморализована явно разыгрывающимся Москвой сценарием, дирижеры которого во главе с Примаковым расписывали шаг за шагом драму распятия Баку.

Ему невольно подыгрывали упивающиеся неожиданной славой радикальные лидеры, провинциальные трибуны, неграмотный рабочий завода им.Шмидта  Неймат Панахов  вел переговоры с представителями высшего руководства страны , диктовал им условия, которые они "внимательно" рассматривали.

Так продолжалась вплоть до 16 января, через пару дней   все понемногу начало утихать. Уставшие от многодневной гонки по улицам, люди постепенно возвращались в свое обычное состояние, требования смягчались, оставалось еще пару дней для концентрации толпы на площади, где можно было бы несколько смягчить эмоции.  И тут фронтовики потребовали допустить   их в телецентр для выступления в прямом эфире.  Примаков уверенно согласился и даже определили время выступления - 19 часов 19 января.

Тем временем пошла неожиданная команда отпустить домой работающих под прикрытием офицеров, а оставшимся работать по графику дежурства. Полный штиль.......

19 января 1990 года в 19 часов сотрудниками "Альфа" был взорван энергоблок Телецентра, и вся республика была отключена от телевещания... Кровавый маньяк Горбачев приступил к распятию Баку, за которое он получит Нобелевскую премию мира.

Ночью в город вступили с нескольких сторон бывшие свои, а с этого момента оккупационные советские войска, всю ночь раздавались выстрелы, как во время войны небо рассекали трассеры, танки утюжили улицы. Сотни убитых мужчин, женщин, детей, около тысячи без вести пропавших, расстрелянные дома, раздавленные автомобили, кровь на мостовой и мерзкая физиономия меченного подонка, выведенная каким-то смельчаком на стене Центрального Комитета партии…

***

Утром, 20 января я шел по бульвару, абсолютно опустошенный, с пистолетом под мышкой, за который, несмотря на удостоверение, эти испуганные солдаты могли спокойно расстрелять. Пасмурно, холодно и мерзко на душе… Ночью вытащил мальчишку на балкон, в небе трассеры и я кричу ему, несмышлёному – «Запомни это, запомни ... они, суки, так расправляются с нами». Слабость, которую, будучи и вчера трезвым, не могу с утра отогнать, ноги как чужие ...
Ненависть, никаких других чувств, спокойно расстрелял бы этих, уже ставших  оккупантами, убийц, но и они были готовы то же сделать со мной… 

Захожу в Комитет – все кипит… Суки, ночью, не предупредив.. расстреляли…. Бл..ть у нас, на нашей земле… То есть вам конкретно насрать, мы для вас мясо, которое бродит здесь, как стадо … 

Голоса перекрикивают друг друга… Да насрать на вашу партию, стихийно скидываются партбилеты ... Мансуров успокаивает, ребята не горячимся, посмотрим, что дальше будет...  Страсти кипят, мат невероятный ... Риад успокаивает: «Эй, ребята не перегорите…»

В верхнем здании узнали, что в разведке разлад, приглашают всех наверх, будет говорить Бобков… Одеваемся, Алик Рагимов запихивает под плащ автомат…

«Алик, ты охренел? Кто тебя пустит туда через охрану?»

«Акиф, это ты охренел, там нас на хер расстреляют.»
Ниджат неспешно одевается: «А я  пойду и этому пидарасу в лицо все выскажу, за кого этот хер нас держит?»
Садимся по машинам, Алик ворчит, типа я это уже видел, перестреляют вас, а вы как последние пидоры, даже не сможете ответить… Алик контуженный в Афгане, чудом жив остался, дали орден, но так и остался издерганным ...
Приезжаем, загоняют нас в зал. Ниджат, аж крутится, «Сейчас, поднимусь на трибуну, я им, бл…дям все выскажу, они охренеют от моих слов».

Бобков бубнит про западные спецслужбы, про внутренних врагов и как надо бороться и с теми, и с другими, и в итоге обращается в зал: «Кто-то хочет выступить?»
Ниджат смело идет прямо к трибуне и вдруг выдыхает: «Мы должны все взвесить, осмотреться, и восстановить спокойствие и порядок в городе» …

«Блистательное выступление, Ниджат! Оно даже намного радикальнее, чем у самого Бобкова. А как же «мы смело в бой пойдем»?»

«Сам дурак! Ты в курсе, что сверху, с амфитеатра на нас направлены стволы «Альфы», мне чуть ли не в жопу пихали  автомат, за сценой тоже они, стоят автоматы  на взводе...… Ребята, мы все на мушке,  сидите и не дергайтесь. Одно лишнее движение и этот хер в президиуме с испугу даст команду стрелять.»

***

И наше трусливое руководство промолчало и лишь одна женщина оказалась настоящим мужчиной среди этих политически кастрированных женоподобных мужчин – Председатель Верховного Совета Эльмира Гафарова заявила гневный протест, а Везиров улетел в Москву, чтобы больше никогда не появляться в этой чужой для него своей Родине.

И после кровавой расправы над Азербайджаном, сорок дней народ держал траур и на своих балконах люди развесили черные флаги и, видимо история не знала такого случая, чтобы все сорок дней  проходила всеобщая забастовка и как один, весь народ игнорировал призывы уже чуждого ему  местного руководства и журнал «Тайм» назвал азербайджанцев «Народом года» и для нас стало абсолютно ясно, что никакого единого государства с убийцей Горбачевым   уже быть не может, и что бы не делала теперь Москва,  о совместном существовании речи быть не может  и все продолжалось по инерции и поняв это, Москва еще более попыталась затянуть удила, но лишь усилила центробежные силы и активизировала вовлечение большего числа народа в народное движение. И так исподволь Народный Фронт восстановился, но в нем вдруг не оказалось той части интеллигенции, которая и была его инициатором, а довлело провинциальное большинство во главе с теми же руководителями, которые бесследно испарились во время распятия Баку и теперь всеми силами препятствовали освобождению своих же коллег, оказавшихся в московских застенках. Избранный же интеллигентный Муталибов пытался говорить с ними на языке, непривычным для этой довольно разношерстной «демократии».

И так все вроде бы несколько устоялось, порядок будто бы восстановился, но народ был уже не тот, иллюзии по поводу возможного справедливого решения развеялись и центральное руководство воспринималось как атавизм, вообще вся страна казалась фантомом, оно уже не существовало фактически, хотя еще не развалилось юридически.

И в этот период работа шла по инерции, нам конкретно не доверяли, но не говорили в лицо, мы же не акцентировали на этом и продолжали ездить и встречаться, хотя понимали полную бессмысленность происходящего.

***

…уже шла необъявленная война в Карабахе, и она активно раздувалась некоторыми силами в Москве. Нас сильно давили, Муталибов согласился на военное противодействие боевикам, но оружия и специалистов было недостаточно, чтобы противостоять международным армянским террористам, слетевшимся в регион со всего света.