Памяти Хикмета Гаджизаде

Сегодня перестало биться большое сердце. Ушел из жизни наш незабвенный друг Хикмет Гаджизаде – Хика, Хик, Хурма, Исрафил, музыкант, посол, народоволец, насмешник, визионер, фрондер, «первенец, веком гонимый взашей».

Мы познакомились в общежитии АН СССР на Островитянова в начале 80-х. Ты приехал к нам в гости из Пущино, где был аспирантом Института Биофизики. Тогда ты был без бороды. Похож на молодого Фолкнера, подумал я тогда. Выдающийся нос, тонкая графика рта, увенчанная конусом усов, умный взгляд, ладно скроенная фигура. Во всем облике светилась твоя неукротимая энергия. Потом ты отрастил бороду и стал похож на молодого Фиделя. Даже нехарактерные для Фиделя кавказский изгиб носа и непримиримый антикоммунизм не нарушали сходства. Это потому, что над всем доминировала какая-то бьющая через край революционность и
бесшабашность. Еще не было ни перестройки, ни Карабаха, а ты уже говорил о нейросети, как форме организации сопротивления тоталитарной коммунистической власти, о скором ее крахе. Кто знал, что этот крах приведет не только к твоей заветной мечте – восстановлению независимости твоей страны, но и чудовищным преступлениям против ее народа. Твоя защита кандидатской диссертации в Пущино стоит перед глазами, как будто была вчера.  Обмывали неразбавленным спиртом. На стене импровизированного банкетного зала висел  коллаж, на котором Ленин пожимает тебе руку и поздравляет с защитой кандидатской, картинку сопровождал очень смешной текст. За такие художества в 84 году в другом месте можно было
схлопотать срок. Только не в Пущино. На банкете присутствовала девушка из Франции, у которой многие спрашивали, настоящая ли она француженка, и получив утвердительный ответ, продолжали придирчиво осматривать ее в поисках подвоха. Твой шеф все-таки явился на банкет, но сидел тихо, как побитый. Тот самый, который тебе высказал в первый день знакомства, что место азербайджанца не в головном институте советской академии наук, а на овощном рынке. Ты тогда его обматерил и сказал, что докажешь ему, чего стоят азербайджанцы. Такие были нравы в среде технарей – человек неробкого десятка мог не только Ленина потроллить, как сейчас говорят, но и шефа обматерить, если надо. Сила интеллекта компенсировала у вас все – и дефицит приличий, и отсутствие дипломатичности и политической устойчивости.

Вообще с Лениным у тебя были особые взаимоотношения. Сталин тебя совсем не интересовал, кажется. На их известном парном фото ты заменил голову Сталина на свою. Получился Ленин с Хиком. Такие непритязательные забавы. Чем бы Хик не тешился… Ленин как-то всегда естественно встраивался в систему твоих шуток и розыгрышей. Однажды, когда мы пересеклись в Нью-Йорке, ты вызвался мне показать «Ленина на Манхэттене». «Совсем недалеко отсюда», - сказал ты. Прошли квартал, приближаемся к Таймс сквер, вечереет. Всюду реклама световая, экраны, бегущие строчки и все это нарастает по мере продвижения к цели. «Ну, где твой Ленин?». «Сейчас, совсем скоро, за поворотом». Выходим на пятачок Таймc сквер, где на нас обрушивается утроенный световой поток, водопад рекламы, голливудские улыбки рекламных див, фотонная вакханалия, достигшая своего апогея. «Ну, что где Ленин? «Где, где… не видишь? Это все и есть американский Ленин!»

У тебя всегда был всепоглощающий интерес ко всему новому. Когда ты стал первым послом независимого Азербайджана в Москве, ты сразу стал  внедрять в обиход тогда только-только появлявшиеся компьютеры и собственноручно обучать сотрудников обращаться с ними. Столь же
жадно ты накидывался на новые книги по политологии, следил за новинками в философии, в кино. Тебя интересовала современность во всех формах – помню, как в Москве мы пошли «на экскурсию» в тогда только-что построенный торговый центр Атриум – и тебя восхитила стеклянная
архитектура, прозрачный лифт, который как будто падал прямо в воду…
Плутарх в своих жизнеописаниях сопоставил двух великих ораторов древности - Цицерона и Демосфена. Оба великие, но очень разные. Первый – шутник, острослов, охочий до славы, второй - серьезный, сдержанный, скромный. Казалось бы, шутник скорее падок до денег. Все наоборот.
Цицерон презирал наживу. Демосфен же как раз остался в истории как корыстолюбец - продавал свое красноречие направо-налево, брал взятки деньгами и «борзыми щенками», занимался ростовщичеством под огромные проценты.

Твой герой, конечно, Цицерон. Твоя патологическая щепетильность в делах материальных была притчей во языцех. Ты мог хохмить весь вечер, петь песни, дурачиться, а под конец всучить гостю, принесенный им дорогущий коньяк. Я говорил тебе тогда: «Хик, кончай дурить, айыбды, люди
обидятся, простота хуже воровства». «Нет, чувак, воровство хуже простоты». Вот такой ты был цицеронистый.

Как и Цицерон, ты был честолюбив. В квартире у мамы ты поставил свой выстраданный в муках опус «150000 знаков о демократии» на самое видное место рядом с классиками русской и азербайджанской литературы. Однажды, придя в гости к маме, ты обнаружил, что книга перекочевала с полки классиков на задворки книжного шкафа. На вопрос «Кто это сделал?», мама
сказала тебе: «Мен гоймушам. Оглум, адам скромны олар!». (Я переставила. Человек должен быть скромным!) Такая у тебя была замечательная мама, светлой памяти, Шюкюфя ханым.

Твоя самоирония, умение посмотреть на себя со стороны и оборачивать собственные остроты против себя, конечно же, превосходили твое честолюбие. Иначе как бы я узнал об эпизоде с книгой?! Таких эпизодов было очень много, и я буду еще долго перебирать их в памяти. Как и наши бесконечные споры и разговоры и даже ссоры, которые, правда длились не больше часа. Твой уход из жизни практически совпал с эпохальной победой нашего народа, о которой ты мечтал все тридцать лет без малого. Поразившая тебя изнутри молния – результат перенапряжения всех твоих физических и духовных сил в эти роковые сорок дней тяжелых
испытаний. Это и был высший и заключительный акт твоей жизни.

Спасибо, что ты был с нами!
Ты всегда был честен с самим собой и никогда никого не предавал. Ты прожил достойную жизнь!

Я говорю прости, а не прощай. До встречи, друг.

Твой Айдын (Адолик, Адалят, Исрафил). 20.11.20