Публичный дневник – 2 (10)

Продолжаю делиться своими извлечениями из блога, который веду последние годы.

И готов повторить то, что говорил во вступлении к своей последней публикации.

Сквозная тема моих размышления последних десятилетий: национальная культура должна быть, а не казаться.

Миссия национальной культуры в том, чтобы раскрываться в присутствии других культур, говорить о своей боли, о своей драме, о своих усилиях, о своих борениях.

Национальная культура должна учиться преодолевать свои комплексы, следовательно, свою провинциальность на грани психического нездоровья.

Понимаю, меня заклинило в этих вопросах. Но, в конце концов главное для меня не в том, что меня оценят, а в том, что меня услышат.

17 февраля 2021 г.

Снова о Пушкине. Память подсказывает: «Мороз и солнце, день чудесный ...», «Я вас любил, любовь моя быть может ...» …

Вновь задумываюсь над признанием русской культуры: «Пушкин – наше все».

Понимаю, метафора, преувеличение, но, тем не менее.

С Пушкиным, через Пушкина, вместе с Пушкиным, в каких-то случаях даже вопреки Пушкину, русские учились чувствовать, любить, надеется, учились нежности, состраданию к ближнему и дальнему, близости к природе и близости к вселенной, продолжают учиться чувствовать.

Пушкин смело открывал других, не боялся даже подражать другим, чтобы сломать внутренние преграды, чтобы открыть русским самих себя.

Пушкин предупреждал, русские терпеливы, покорны, а потом взорвутся беспощадным бунтом, да так, что и 100 лет не хватит, чтобы расхлебывать, вот и пришлось долго расхлебывать.

Благодаря Пушкину явились другие великие русские XIX века, писатели, художники, композиторы, мыслители, просветители, благодаря Пушкину мир узнал о русской душе, благодаря Пушкину культура России стала частью мировой культуры и останется во все времена.

А что у нас? Речь не о масштабе, о своем голосе, о своем самочувствовании наедине со всеми, об открытии себя через открытие других.

Умнейшая Лидия Гинзбург как-то сказала: «суть жизни не в том, чтобы поднять самую большую тяжесть, но в том, чтобы поднять самую большую из посильных тяжестей».

Смогли ли мы обнаружить эту «посильную тяжесть»?

Смогли ли осилить ее?

Не надорвались ли под грузом непосильной тяжести?

Произношу эти слова и меня охватывает отчаяние, шок, раздражение, бессилие, все вместе.

Кто-то подсказал, что именно коварнейший Иосиф Виссарионович подсунул нам эту фигуру. А мы с радостью подхватили, подсели как на наркотик. Закрылись от мира, закрылись от себя.

Да, да, говорю о Низами Гянджеви. Готов кричать во все горло, все равно никто не услышит. Самоублажение как болезнь, трудно излечима.

Вместе с этой фигурой вошла в нашу жизнь большая ложь, большое притворство, большое лицемерие. Мы перестали заботиться о посильной ноше, мы стали притворяться, мы перестали стыдиться. Казаться, а не быть, стало нашей философией жизни.

Когда это началось, трудно сказать, но несомненно расцвело в советские годы, с нашим массовым образованием, с которым, на мой взгляд, связаны многие наши беды, пришло и закрепилось с нашими академиками, народными артистами, титулованными особами. Началось в советские годы, продолжилось в годы независимости, стало почти государственной политикой.

А ведь у нас есть другие, свои, близкие, понятные, родные. С ними можно соглашаться или не соглашаться, с ними можно смеяться над самими собой, с ними можно не стыдиться самих себя. И самое главное, с ними можно войти почти в телесное соприкосновение: великое благо, дотронуться, прикоснуться, проникнуться нежностью к миру, к другому, к самому себе.

С ними у нас появился свой Дом, из которого можно было уходить в Большой мир и возвращаться.

Все это стало возможно по очень простой причине: они и были мы, какими мы прозрели себя, какими стали, какими становились, какими продолжаем становиться - эта тяжесть была для нас посильной.

С ними, через них, вместе с ними, мы должны были учиться чувствовать себя и мир вокруг, понимать кто мы такие, зачем пришли в этот мир, что можем сказать миру, а услышит нас этот мир, или не услышит, что нам за дело, рано или поздно услышит, ведь, в конце концов, они такие же как мы, а мы такие же, как они.

Я говорю о трех наших Мирза, о Мирза Фатали, о Мирза Джалиле, о Мирза Алекпере. Я говорю об Узеире, не только как композиторе, но и как о мастере слова. Я говорю об Ахвердове. Можно продолжить этот список, но лучше не переусердствовать.

Они все были великими пересмешниками, они учили нас смеяться над собой, и помогать миру, чтобы он смеялся вместе с нами. Нам не надо было становиться в позу, одевать чужой костюм, как с тем, «великим азербайджанским поэтом», нам не надо было становиться важными, напыщенными, умными. Что делать, если мы не такие умные. Лучше не комплексовать, а улыбаться.

Не знаю, как вы, я не сомневаюсь, проживи мы еще хоть тысячу лет, не родится у нас Гегель, не родится у нас Кант. Вас это огорчает, меня нисколько. Тот самый счастливый, когда ко мне приходит воодушевление, поскольку узнаю, что такое мышление, как людям удается думать, почему это столь важно для человека, и какая разница узнаю об этом от своих или от чужих.

Главное, после этого воодушевления от чужих, хочется возвратиться в свой дом.

Не знаю, как у вас, а у меня поднимается настроение, когда слышу такое родное «pulun var? var var», не знаю, как вам, мне становится весело и легко. Можете ополчаться на меня те, кто любит притворство и напыщенность, а я думаю, что это наш, говоря образно, «ядерный котел». Другой вопрос, как и любой ядерный котел, так и наш, должен иметь защитную оболочку, чтобы не взорвать все вокруг, а в нашем случае, иметь культурную защитную оболочку, чтобы не отравить все вокруг.

И если мы не побоимся отвернуться от самих себя, появится у нас роман, повесть, фильм, спектакль, о том, что юноша признается девушку, что он хотел бы прожить с ней целую жизнь, но есть у него один серьезный недостаток, у него не так много этот самого «pul» и она должна знать, не мастак он их зарабатывать.

И тогда, возможно, она расстроится, и они разойдутся в разные стороны, и рано или поздно возблагодарят бога, что вовремя очнулись от иллюзорного сна.

А может случится и другое, она улыбнется в ответ, успокоит, ничего страшного, не сможешь ты один, заработаем вместе, а может случится и главным образом я одна, я энергичная, бизнес меня воодушевляет, а ты запутаешься, растеряешься, лучше пиши свои книги или свои картины, главное наши дети будут счастливы, потому что в этом мире единственное условие быть счастливыми обнаружить и суметь поднять «посильную тяжесть». Посильную для себя, посильную для двоих, которые решили жить вместе.

Это, и только это, должны мы передать нашим детям и внукам.

Не знаю сколько человек прочтут мои слова, не знаю, как они к ним отнесутся, но знаю только одно, не одно поколение понадобится, чтобы избавиться от наваждения «великого азербайджанского писателя», слишком глубоко он врос в нас, слишком мы привыкли притворяться, слишком привыкли к мысли, что мир вокруг враждебен, и нельзя позволить себе быть в нем искренним.

Сколько это продлится?

Не столь самонадеян, чтобы заглядывать так далеко вперед.

20 февраля 2021 года.

В последние годы проблемы национальной идентичности занимают меня все больше и больше, при этом вопросов становится все больше и больше, а ответов все меньше и меньше.

Хочу предложить читателям моего «публичного дневника», небольшой отрывок из книги, которую сейчас пишу, конкретно, из главки, которую назвал «Ханна Арендт, которая перестала быть “еврейкой”».

Собираюсь напечатать эту главку до издания всей книги (когда это будет? сумею ли дописать? доживу ли?), насколько могу судить она может стать неким противовесом тому, о чем говорят в нашем регионе в последние 30 лет, когда «патриотизмом» называется умение найти аргументы, доказывающие, что твой народ миролюбив (цивилизован, привержен гуманитарным принципам), а другой народ агрессивен (не цивилизован, ведет себя как варвар). В главке, о которой речь, назвал подобные аргументы «пошлыми».

Вот этот отрывок:

«Если после Войны Х. Арендт, сознательно, встала в общий «ряд», то после суда над Эйхманом, столь же сознательно, вышла из общего «ряда».

Несмотря на внешние атрибуты суда, как юридического действа, она увидела, что это не «суд», а коллективное обвинительное заключение, хотя были судьи, присяжные, адвокаты, свидетели.

Она не могла согласиться с тем, что во имя «коллективных мифов» демонизируют зло, а в человеке с убогим сознанием, пусть совершившем чудовищные злодеяния, обнаруживают самого дьявола.

После ее статей о процессе над Эйхманом, сионисты единодушно от нее отвернулись. Они позволяли себе говорить от имени «народа Израиля», а для нее это было неприемлемо.

Ее родители, ее предки, судьба ее гонимого народа, продолжали стучать ей в висок, она не могла не понимать, что для них, живых и «живых мертвых» их народа, так важно, чтобы она просто растворилась в них, но она нашла в себе силы преодолеть такие искушения, чтобы услышать живых и «живых мертвых» всего человечества. Она понимала, что права любого народа, даже самого гонимого и преследуемого, должны отступать перед правами отдельного человека, даже если эти права воспринимаются многими как «доказательства безнадежного идеализма и неуклюжего слабодушного лицемерия».

… В фильме «Ханна Арендт», ее давний друг, который когда-то не смог простить ей оценку процесса над Эйхманом, в преддверии смерти, решил встретиться с ней, искал примирения, но когда он упрекнул ее в том, что она «не любит еврейский народ», Х. Арендт резко возразила:

«почему я должна любить народ» …

Х. Арендт перестала быть «еврейкой», чтобы стать гражданином мира.»

25 февраля 2021 года.

В противовес (а может быть и не в «противовес») мыслям Ханны Арендт, которая могла стать «еврейкой» и могла перестать быть «еврейкой», несколько мыслей железного канцлера Отто фон Бисмарка, который как пишут исследователи, не просто объединил германские земли, но и создал германскую нацию.

В Германии о политическом наследии Бисмарка спорят до сих пор, чуть огрубляя можно сказать, что споры сводятся к спору о том, что важнее (исторически эффективнее), сильное государство (прежде всего, сильная бюрократия) или независимое общество (прежде всего, демократия, обеспечивающая эту независимость). Как вы догадываетесь, дискуссия эта имеет самое непосредственное отношение к политическим реалиям современного Азербайджана, но не буду на этом останавливаться.

Оставляю мысли Бисмарка без комментариев, имеющий уши да услышит, имеющий голову да поймет.

«Жизнь научила меня многое прощать, но еще больше — искать прощения».

«Никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты, и до выборов».

«Глупость — дар Божий, но злоупотреблять им не следует».

«Все мы — народ, и правительство тоже».

Вдруг подумал, что Ханна Арендт и Отто фон Бисмарк могли бы услышать друг друга, потому что способны думать, а это означает свободны от мертвых догматов.

6 марта 2021 года.

Просматривая свой архив, наткнулся на такие строки Российского историка Никиты Соколова:

«...что такое наш учебник истории для высшей школы? Понятно, что он не имеет отношения к науке. Больше к патриотическому воспитанию. А в средней школе это, видимо, уже вещь неизбывная и неизбежная. Но когда мы говорим о высшей школе, где в идеале готовят ученого, - там не может быть учебника. Потому что историческая наука в ее современном виде не может создать национальный (патриотический, героический) нарратив. Она не для этого приспособлена. Она отвечает на вопросы – для этого и пишется монография. Поэтому сама идея написать учебник для высшей школы – или тоталитарная, или из прошлого века (по бедности, взамен добротной библиотеки)».

Включаться в спор по подобным проблемам в рамках блока, смешно и наивно. Это не дело одиночек, тем более таких маргинальных, как я.

Только вновь и вновь хочу напомнить – если не прямо, то косвенно писал и говорил об этом и 10, и 20 лет тому назад – без рефлексии на эти вопросы, рефлексии, в которой никто не боится, что его сочтут не патриотическим (хорошо, если не «пятой колонной», не предателем), без рефлексии, которая изначально предполагает, что окончательных ответов на столь сложные вопросы быть не может, наше дальнейшее развитие невозможно. Каждый раз мы будем наталкиваться на невидимую, но непроходимую стену, и считать, что все дело в наших «врагах» внутренних и внешних, и чтобы мы не говорили сами о себе, извне будет отчетливо видна наша провинциальность и захолустность.

Вновь хочу напомнить о принципиальной порочности наших школьных учебников по истории (с вузовскими учебниками по истории не знаком, но не трудно предположить, что они написаны по тому же принципу), которые в состоянии воспитать или безумных, агрессивных «патриотов», или равнодушных людей, которые уверены, что жизнь сама по себе, а «книга» в широком ее значении («высокая культура» в целом) - сама по себе, и которые («патриоты» и «равнодушные» в равной степени) обречены на депрессивное отношение к собственной судьбе.

Вновь хочу обратить внимание на то, что есть у нас профессиональные историки, есть академический институт Истории, но мало кто (практически никто) занимается философией истории, т. е. по существу мы не обременяем себя вопросами о том, почему нам нужна и нужна ли нам «национальная история»?

В таком случае можно ли назвать нас «историческим народом», способ жизни которого предполагает необходимость постоянно корректировать каждый свой шаг вопросами к своему «историческому прошлому»?

Понимаем ли мы, что без подобной рефлексии, национальная история невольно превращается или в пропагандистское клише, или в орнаментальную «игру в бисер»?

Вновь хочу напомнить, что без подобной рефлексии, причем не для внутреннего пользования, а публично «наедине со всеми», рассказывая о своих исторических проблемах всему цивилизованному сообществу, «победа» в последней войне может оказаться сомнительной.

Не продолжая эти сложнейшие и более чем злободневные вопросы, позволю себя просто процитировать самого себя, из статьи, напечатанной в 2010 году. Речь шла об азербайджанском кино, но писал тогда и о финском кино. Кто умеет думать и у кого есть воображение (одно без другого не существует) поймет, что не случайно вспомнил тогда «финское кино».

«В последние десятилетие финское кино стало пользоваться большим успехом, как внутри страны, так и в мире. Финское государство стало активно поддерживать национальный кинематограф, считая, что он способствует укреплению национальной идентичности («фенству»), наряду с финским языком, историей страны, музыкой и ландшафтом. А для страны, которая, как считают сами финны, имеет очень молодую культуру (каких-то двести лет), не может быть ничего важнее, чем формировать национальную идентичность и не затеряться в глобальном мире. Но при этом почему-то финское кино и самые знаменитые его режиссеры братья Каурисмяки прежде всего снимают смешных, в чем-то нелепых и, не побоимся этого слова, глуповатых людей, и никому не приходит в голову снять монументальный фильм о фельдмаршале Маннергейме. Казалось бы, такая героическая история и сама фактура фельдмаршала, который, по данным Википедии. «обладал высоким ростом, стройным и мускулистым телом, благородной осанкой, уверенной манерой держаться и четкими чертами лица», напрашивается на героический фильм. Но нет, финское кино благородному телу и осанке фельдмаршала предпочитает простых людей без какой-либо «осанки»».

Может быть, в отличии от нас, финны действительно «глуповаты»?

Публичный дневник 2 (9)
Публичный дневник 2 (8)
Публичный дневник 2 (7)
Публичный дневник 2 (6)
Публичный дневник 2 (5)
Публичный дневник 2 (4)
Публичный дневник 2 (3)
Публичный дневник 2 (2)
Публичный дневник 2 (1)