Продолжаю делиться с читателями портала некоторыми извлечениями из моего «публичного дневника», который начал вести с первых дней марта, когда вести о корона вирусе становились все тревожнее и тревожнее.
Как всегда, думаю о нас с вами до корона вируса и о нашем возможном будущем, после корона вируса.
9 июня 2020 г.
Значение древнегреческого опыта жизни, основу которого составляет публичное пространство, стал лучше понимать после знакомства с работами Ханны Арендт. Но об этом чуть позже, сначала, чуть подробнее о Х. Арендт.
Не скрываю своего восхищения перед ней и как перед человеком, личностью, и как перед женщиной, о чем писал в своей последней книге «Мужчина и женщина: бесконечные трансформации». Перипетии ее любви к Мартину Хайдеггеру полны драматизма, у нее были все основания возненавидеть любимого мужчину (она еврейка, он немец, антисемит по своим убеждениям, она глубокий мыслитель, он убежден женщина, в лучшем случае, может быть музой, читать ее книги, ниже его достоинства), но она сумела сохранить к нему почти материнскую снисходительность (пожалуй, один из ликов любви).
Х. Арендт и в любви, и в мысли, не боялась заглядывать в самые бездны человеческого бытия, и при этом не становилась мизантропом, а сохраняла душевное спокойствие и веру в человека.
Еврейка по происхождению, она считала себя немкой, и по языку, и по образованию, идентифицировала себя с немецкой культурой. Но, когда ее родина отдала предпочтение идеологии антисемитизма, требовавшей, если не физической расправы, то изгнания евреев из Германии, она вынуждена была уехать, стать изгоем.
После войны (после 1945 года) она стала активно работать с сионистскими организациями, она не могла не помогать евреям, которым приходилось решать множество проблем, от бытовых до психологических – в ней нуждались, и она стала еврейкой.
Поэтому, когда в качестве корреспондента журнала The New Yorker ее послали освещать процесс над Эйхманом, все (прежде всего, «свои») были убеждены, она, еврейка, не может не разделить со всеми обличительный пафос процесса. Но она всех (прежде всего, «своих») удивила. Она не могла выступать с «еврейских позиций», если они вступали в противоречие с ее позицией «гражданина мира».
Она не могла не признаться, что процесс над Эйхманом из юридического превратился в политический, что в таком процессе главное не разобраться, а обличить.
Она не могла согласиться с тем, что Эйхмана хотят представить едва ли не исчадьем ада, чтобы обрушить на него свои гневные тирады, а он слишком зауряден, он «пешка», которую выдают за «ферзя». Она стала осознавать, что демонизировать зло означает заниматься самообманом, что зло может быть очень банальным, что не упрощает, а осложняет борьбу с ним.
Вот почему, она не только не соглашалась с обвинениями, что она «не любит свой народ», а считала подобный подход неприемлемым («как можно любить народ?»).
Позже, рассуждая о всемирном успехе «Дневника Анны Франк», она понимала величие души этой юной девушки, но не могла не сказать, что «подменяя ужасное сентиментальным», невозможно освободиться от «негативного опыта» прошлого.
... Со своей стороны, могу добавить, что в большинстве случае «патриотическая риторика» подменяет «ужасное сентиментальным», поэтому героические фигуры, на которые делает ставку наша пропаганда оказываются такими тусклыми и банальными. При том, что в случае с «Анной Франк», речь идет о подлинной величии наивного, простодушного сознания, защищающего человека, а не обличающего «врага» ...
Думаю о том, что если не сегодня, то завтра, если не завтра, то послезавтра, если не в этом веке, то в следующем, нам придется восстанавливать мир в регионе, возможно, и у нас будет искушение заменить «ужасное сентиментальным» (для начала, хотя бы так), но мир в регион может прийти не раньше, чем мы повзрослеем, не раньше, чем «мужество мыслить» подскажет нам, что не только глупо, бесперспективно (как толочь воду в ступе) считать, что «другой» обязательно враг, даже если с ним связано много негативного.
О значении «публичного пространства», как его понимает Х. Арендт, в следующий раз.
11 июня
Древнегреческий опыт жизни и древнегреческая рефлексия этого опыта стали началом (первоначалом) западной цивилизации: это общеизвестно.
Этим «первоначалом», изменившим направление мировой истории, стало открытие «жизни на горизонтали», соответственно, устроение городской (государственной) жизни, в основе которой находится площадь (агора), а не дворец и не храм, соответственно, открытие (прозрение) политической жизни, соответственно, открытие (прозрение) публичной жизни.
В этом опыте человек приходил в мир, в котором не было жестко предустановленного порядка и жестко предустановленных социальных ролей, мир, в котором человек обретал свободу самореализации уже не как подданный, а как гражданин.
... Невольно подумал, было бы полезно исследовать отношение нашего «образованного класса» к этому «первоначалу» западной цивилизации, убежден, выявилось бы много любопытного, в основном нигилистически-скептического: «откуда мы можем знать?», «если речь идет о демократии, то это сказка для наивных» и т.д., и т.п. А за всем этим, на мой взгляд, прячется просто трусость, как попытка самооправдания своей асоциальности. Не буду на этом останавливаться, придет время и трусость нас не спасет ...
Теперь самое время, вернуться к мыслям Х. Арендт.
В книге «Люди в темные времена», она прямо пишет, что на коллапс публичной сферы люди реагируют навязчивым сближением друг с другом, принимают «тепло» за «свет», и живут в «безмирности», которая является «формой варварства».
Меня сразу зацепила эта мысль, скорее интуицией, чем разумом, понял, это про нас, что-то очень глубокое про нас, что мы сами про себя не знаем, что мы сами про себя не понимаем, напротив, считаем своим достоинством, не понимая, что это «форма варварства».
Итак, начнем думать, шаг за шагом, избегая сентиментальности и ложных иллюзий.
Начнем с короткого тезиса Х. Арендт: «принимают “тепло” за “свет|”».
«Тепло» это действительно про нас, про наш обиход, про нашу дружбу, про наше застолье, про наши тосты, про наш «треп», мы так с ним свыклись, что раздражаемся, когда не обнаруживаем это «тепло» у врача, который нас лечит, у педагога, который нас учит, у чиновника, который принимает у нас документы. Мы раздражаемся, когда не обнаруживаем это «тепло» в других странах, не только в быту, но и у врача, педагога, чиновника.
Кто может сказать, что это плохо, кто может обвинить нас в этом тепле?
Одна моя добрая знакомая, выросла не у нас, приехала из другой страны, но уже давно живет у нас, чувствует себя у нас почти своей, гневается, когда я позволяю нечто непристойное (на ее взгляд) в адрес своих соотечественников, сказала о нас (скажем так, про «бакинскую тусовку») без капли обличения, даже с нежностью: «курятник».
Но так ли безобиден этот «курятник»?
И разве многие из нас не понимают, чувством, предчувством, подкоркой, что-то в этом «тепле», в этом «курятнике» есть опасное, тем что привыкаешь, тем, что обволакивает тебя, связывает по рукам и ногам, не дает шевельнуться, не позволяет выпрямиться по весь рост, обрести себя, отличного от других?
Вновь вернусь к Х. Арендт и приведу небольшую выдержку из книги «Люди в темные времена»:
«Если функция публичной сферы - в том, чтобы проливать свет на человеческие дела, обеспечивая пространство яви, в котором люди - делом или словом, к лучшему или к худшему - могут показать, кто они такие и что могут сделать, то, значит, наступает тьма, если этот свет гасят "кризис доверия" и "закулисное правительство", речь, не раскрывающая, а заметающая под ковер то, что есть, и призывы, моральные и прочие, под предлогом защиты старых истин всякую истину низводящие до бессмысленного трюизма», а в таких случаях « всё, что есть, существует в непрозрачной, бессмысленной фактичности, распространяющей помрачение и вызывающей тошноту».
Запомним: «наступает тьма, если свет гасят кризис доверия и закулисное правительство», «речь, не раскрывающая, а заметающая под ковер», «всякую истину низводящие до бессмысленного трюизма», «распространяющей помрачение и вызывающей тошноту».
И еще запомним, все это происходит, когда нет развитой публичной сферы, когда люди невольно прячутся в семейную сферу и уже из нее смотрят на мир.
Теперь сделаем следующий шаг.
Не будем обвинять «тепло», каждый из нас, я не исключение, скорее будет жаловаться на его дефицит, чем на переизбыток, только с одним условием (уроки Х. Арендт), если это «тепло» не порождено коллапсом публичной сферы, если мы не выдаем это «тепло» за «свет», если это «тепло» не свидетельство нашей «безмирности», которая является «формой варварства».
Что имеет в виду Х. Арендт под «безмирностью»?
Все то, что вырастает из органической «человечности», наподобие семейных отношений, все то, что развивается в стороне от света публичности, живет в стороне от мира, живет «без мира».
Х. Арендт можно сказать предупреждает нас, что «теплой темноте этой человечности часто сопутствует настолько радикальная утрата мира, настолько страшная атрофия всех реагирующих на него органов ... что в крайних случаях можно говорить о настоящей безмирности. А безмирность, увы, - это всегда форма варварства».
Есть над чем задуматься.
Когда нет настоящего публичного пространства, то мы не способны реализовать себя вместе с другими на «сцене» публичного действия, а, следовательно, не в состоянии узнать самих себя.
... Древние греки обозначали такое свойство «смертных», как «слепоту к собственному даймону» ...
Когда нет настоящего публичного пространства, все превращается в сплетню (qeybət), и политические дебаты, и рассказы о Любви, и информация о Большом мире (включая информацию о корона вирусе).
Когда нет настоящего публичного пространства, исчезает вкус к спокойной неторопливой беседе, когда никуда не торопишься, когда беседуешь, чтобы узнать не только мир, в прошлом и настоящем, не только Другого, но и самого себя.
Когда нет настоящего публичного пространства, его подменяет пространство социальных сетей, а сила социальных сетей в их оперативности, поэтому слово социальных сетей (если его не рассматривать как подспорье для настоящей беседы) так и остается эфемерным, а эфемерное слово не способны дать толчок Поступку, если не иметь в виду поступок неврастенический и истерический.
Когда нет настоящего публичного пространства, люди превращаются в изгоев, которые, или специализируются на разгадывании конспирологических сценариев, или упиваются эсхатологическим видением конца света, или изощряются в остроумии, которое можно назвать импотентным, поскольку оно замкнуто на самом себе, или находят другие способы, чтобы замаскировать (прежде всего от самих себя) свое изгойство.
Когда нет настоящего публичного пространства, трудно ожидать прорыва к подлинному развитию и подлинной модернизации
Когда нет настоящего публичного пространства, люди выдают тепло за свет, не осознавая, что подобная «безмирность», есть форма «варварства».
P.S. Еще одна мысль Ханны Арендт проливает свет (войти в просвет, в котором не только другие открываются тебе, но и ты открываешься другим) на мой блог, а возможно, и шире, на последний отрезок моей постепенно завершающейся жизни:
Нам следует думать не о воздействии, а о понимании.
А понимание – не бывает массовым, только индивидуальным и персональным. Только на него, а не на попытку воздействия, и рассчитываю своим «публичным дневником».
10 июня 2020 г.
Самое страшное, что произошло 7 июня в столкновении полиции с нашими людьми в том, что оно вновь подтвердило огромный разрыв между властью и населением, причем не только политический и социальный, но и психологический.
Как не печально, он еще более углубился в условиях карантина, поскольку власть (прежде всего, первое лицо) так и не научилась говорить с населением на человеческом языке. Власть так и не удосужилась (что это, высокомерие? боязнь обнаружить свои человеческие слабости? заблуждения о природе власти?) публично сказать людям простые слова: «мы понимаем вам трудно, вам приходится отказаться от привычного уклада жизни, многие из вас лишились заработка, но и вы должны понять, и нам трудно, нам впервые приходится решать множество задач, которые мы никогда не решали, возможно, мы что-то делаем неправильно, но все мы, совместно, должны учиться жить в условиях пандемии». При этом, слова эти следовало говорить едва ли не каждый день, тем самым, шаг за шагом, завоевывая доверие людей.
К сожалению, власть выбрала иной путь, и это очень опасно, когда с одной стороны будет расти недовольство, а с другой стороны репрессии, чтобы подавить нарастающее недовольство.
Мы должны понять, мы никогда не станем нацией, если не станем гражданами страны, но скажем прямо, сегодня – и не только карантин тому виной - это в большей степени зависит от власти, а не от населения.
Но как достучаться до власти, если она изолировала себя от любых форм публичности?
Публичный дневник (9, продолжение)
Прошу слова
-
Два года назад в дом героя Первой карабахской войны, шахида Шаика Кяльбиева пришли представители исполнительной власти Биласуварского района Министерства соцобеспечения и сообщили, что власти намерены построить для этой семьи новый дом.
-
Приветствую уважаемых представителей СМИ, профессиональных и честных журналистов из мест лишения свободы. 22 июля – важный день для журналистов, средств массовой информации и педагогов Азербайджана. 149 лет назад Хасан-бей Зардаби, великий просветитель, ценнейший мыслитель, основоположник нашей журналистики, зажег первый свет для выхода общества из тьмы, подарив человечеству газету «АКИНЧИ».
-
Минувшие сутки не внесли ясность в вопрос: почему сорвалась встреча Алиев-Пашинян 18 июля в Лондоне. Анонс о предстоящей встрече прозвучал еще неделю назад из армянских источников, а Баку молчал о готовящейся встрече.
-
Народ Гваделупы уже четыре века живет под гнетом Франции. Об этом сообщил специальный представитель по международному сотрудничеству организации «Национальный альянс Гваделупы» Патрик Тасита. Он отметил, что те, кто выступает за независимость, сталкиваются с давлением со стороны Парижа.
Написать отзыв