Погромы в Москве бывали и прежде. И на рынках, где на неславянских торговцах хмельные патриоты разминаются регулярно, и в подмосковном Красноармейске, где били армян. Не говоря о Манежной. Однако Бирюлево, в некотором смысле, может оказаться революционным поворотом в новейшей российской истории погромов.
Ненавидеть тех, кого называют мигрантами, считалось допустимым и даже приличным и до 13 октября. После 13 октября может стать неприличным и даже немного рискованным им сочувствовать.
И эта революция может запомниться куда сильнее, чем разбитый торговый центр "Бирюза".
Без политкорректности
Есть вещи, которые делать категорически не рекомендуется. Скажем, сидя в спартаковском фанатском секторе, открыто болеть за "Зенит". Или, обладая ярко выраженной неславянской внешностью, отправляться за покупками на зачищаемый ОМОНом или скинхедами рынок. Или, находясь в толпе, направляющейся громить овощную базу, призывать к межнациональному согласию.
Но до 13 октября было довольно много способов выбрать себе сектор на стадионе, рынок и даже толпу. Или возможность не оказываться ни в какой толпе вовсе.
Когда-то говорить вслух о своей ненависти к приезжим было неприлично. Не любить их никто не запрещал, но афишировать эту нелюбовь было не принято. Это, конечно, было формой лжи, и никто еще не знал, что когда-нибудь ее будут почти презрительно называть политкорректностью.
А потом все больше и больше разрешалось жить не по лжи, первой и, в общем, единственной из освоенных свобод стала свобода честно, открыто и во весь голос ненавидеть то, что вчера ненавидели скрытно.
Потом была Чечня, и те, кого прежде приходилось интернационально терпеть, теперь обрели почти официальный статус врага, и разделение граждан на своих и чужих стало почти легальным.
Тема развивалась год от года и день ото дня. Очередным всплеском стало убийство болельщика Егора Свиридова, которое довело сюжет до Манежной площади. И о том, что на войне как на войне, и скрывать свои чувства больше не надо, привыкали все сильнее не только жители Кондопоги, Пугачева, Сагры и Ставрополя, но и москвичи, которые у себя, у метро "Водный стадион" и в Бирюлево, и так были уверены, что живут в прифронтовой полосе.
А потом в Москве выбирали мэра. Может быть, главным чаянием избирателя было что-то другое, скажем, проснуться, и обнаружить свой двор целым, а не асфальтируемым по десятому разу за год. Но услышали кандидаты в избранники от народа только мечту избирателя об исчезновении из московской жизни мигрантов, то есть любых, легальных, нелегальных, граждан России, неграждан — уже не до нюансов. Очистить Москву от приезжих обещал каждый кандидат — и из тех, кто претендовал на победу, и откровенные статисты.
…Тот станет всем!
И если раньше ксенофобию приходилось прятать за чем-то позволительным, за заботой о какой-то мифической традиции нашего соседства, теперь народ и власть стали понимать друг друга с полуслова, которое произносили в один голос: ИХ слишком много, они — чужие, избавьте нас от них.
Бирюлево, конечно, случилось бы и без выборной кампании. Кампания с ее главной темой окончательно легализовала ксенофобиию не только в массовом, но и в политическом сознании. Без этой легализации бирюлевский погром, наверное, прошел бы без особой идеи и сенсационности.
Теперь не надо прятать свою ксенофобию и стыдливо выдавать ее за что-то другое. Наоборот, желание крушить витрины и стырить пару банок колы можно смело прикрывать заботой об этнической чистоте любимого города. Теперь не просто патриотизм, а чистое черносотенство станет для негодяя вполне легальным прибежищем. В лозунге "Россия для русских!" больше нет ничего непристойного.
Напротив, подозрительным может теперь оказаться тот, кто с этим не согласен.
Меняется то, что считалось априорным. Другая презумпция. Раньше бремя доказательства, как ни крути, все-таки ложилось на тех, кто считал мигрантов недочеловеками. Теперь проявлять чудеса интеллектуальной изворотливости и, возможно, героизма, придется тем, кто по старинке считает это фашизмом.
Но теперь гораздо труднее будет остаться в стороне тем, кто считал возможным об этом вообще не думать. Придется определяться. А у кого хватит сил выбраться из толпы, которая вдруг отправилась в торговый центр "Бирюза" на поиски смуглых мигрантов?
Перелимит
Меняется сама суть спора и жанр аргументации. Это раньше можно было улыбаться рассказам девушек о бесцеремонности кавказцев. Теперь эти рассказы обретают мощь обвинительного заключения. Больше никто не будет обременен необходимостью доказывать порочность таджикских дворников, а лезгинка на краснодарских перекрестках явочным порядком может быть официально приравнена к хулиганству. И теперь бороться должны те, для кого вчера все это было смешным политическим оккультизмом. Вчера они спорили с судьями, запрещающими хиджаб, а сегодня на полном серьезе предлагается запретить детям нелегалов учиться в наших школах, и можно быть уверенным, что где-то зреет идея запрета их лечить, и это тоже будет встречено на ура.
А уж теперь, после Бирюлево, — несомненно. Все мифы о кавказцах и выходцах из Центральной Азии теперь обретут в массовом сознании силу законов природы, и теперь неприличным будет считаться не их цитирование в обществе, даже интеллигентском, а попытка их опровергнуть, даже в шутку. "Возмущение людей можно понять, — сказал протоиерей Всеволод Чаплин. — Кровь убитого вопиет к небу и к человеческой совести".
Толпа в Бирюлево, в отличие от толпы на Манежной, может теперь чувствовать себя в своем праве, и ей в нем больше никто не рискнет отказать. Народ победил, и даже известно, с каким счетом: 380 задержанных погромщиков против тысячи с лишним отловленных мигрантов. В московском УФСИН, отлавливающем мигрантов, используют термин "перелимит", который держится на уровне 15 процентов, и заверяют, что раскладушек хватит на всех.
Написать отзыв