"Я не уверен, что русский народ существует"

России нужен новый глобальный проект, чтобы со временем не превратиться в слабое третьесортное государство. О том, что могло бы лечь в основу этого проекта, в интервью "Росбалту" рассуждает этноконфликтолог, представитель Центра Льва Гумилева в ПетербургеВиталий Трофимов-Трофимов.

— Немало людей полагает, что процесс распада, начавшийся с развала СССР, еще не закончен. Как его остановить?

— Ощущение распада определяется двумя вещами. Во-первых, у нас нет внятного проекта страны, который помогал бы людям ориентироваться — куда движемся, с чем сверять курс и собственные установки. Во-вторых, мы не можем определиться с основой нашего государства. СССР был государством рабочих, он был создан на классовой основе, и национальная принадлежность в этой системе координат была уже вторична. Сегодня в основе государства лежит вроде бы нация. Но когда говорят "нация", это воспринимается большинством как этническая идентичность, и тут же со всех сторон, от разных этносов раздаются крики: "Нация это — мы". Это работает на развал.

Сегодняшняя Россия — это государство постфактум, то, что осталось после того, как отвалились другие республики. Сейчас у нас пересменок: мы отдыхаем от великого проекта, который реализовывали в XX веке. Но если мы хотим сохраниться как цивилизация, большая страна, должен быть начат новый проект. Надо провести разборку постсоветских завалов и сборку на новых основаниях.

— А вам кажется, у нас как у народа еще остались цивилизационные амбиции?

— Мы проводили исследование на эту тему в 2007 году. И на основе результатов могу сказать, что амбиции есть. Во всяком случае, были шесть лет назад — и не думаю, что ситуация сильно изменилась. А вот проектов мобилизации, исторического творчества — нет. Неопределенность будет сохраняться до тех пор, пока не наступит серьезный экономический кризис, который, весьма вероятно, приведет к концу периода национальных государств. Есть мнение, что капитализм закончится с последней бочкой нефти, а национальное государство тесно связано именно с капиталистической системой. Последняя бочка нефти отнюдь не за горами. Тогда наступит очередной передел, время новых государств, и хорошо бы Россия к тому времени была государством, сохранившим потенциал развития с творческим и по-хорошему амбициозным народом.

— Вы предлагаете обратиться к региональным культурам. Но ведь народная культура у нас, мягко говоря, мало популярна. Как вам видится это обращение к истокам?

— Народная культура крепка, когда к ней идет обращение в реальной жизни. Скажем, по Книге перемен в Китае до сих пор гадают — и о своей судьбе, и о крупных государственных проектах. Людям это интересно. У нас же такой вписанности в жизнь национальной культуры нет. И этим надо заниматься — что-то возрождать, что-то придумывать.

— Как, например, Великий Устюг стал родиной деда Мороза, а город Мышкин построил целую туриндустрию вокруг своего названия?

— Да, именно так. Одновременно региональная культура может создаваться местными авторами. Мой дедушка, например, запомнился в городе Игарка песней, которую он написал, затронув какие-то важные для местных струны, и ее до сих пор поют. Это не фольклор, но факт местной культуры. Проблема в том, что регионы должны оставлять себе больше денег от налогов, чтобы развивать местную культуру и поддерживать местных авторов. Проектирование культуры на уровне страны, конечно, должно идти, но какими-то более тонкими методами, чем сейчас.

— Есть мнение, что усиление региональной самобытности — первый шаг к экономической и политической сепарации...

— Сейчас самая распространенная форма получения легитимной власти — через объявление себя нацией. Поэтому страны и дробятся. Противопоставить этому можно проектное основание государственности. Государство, в основе которого лежит интересный всем проект, может не опасаться развития региональных культур. Понятия "нация" и "суверенитет" можно и нужно развести. Когда-то большевики выступали за права наций на самоопределение, стремясь способствовать развалу империалистической колониальной системы. Тогда у нас государство было построено на классовой основе, и нам это самоопределение ничем не грозило. А сейчас этот посыл вернулся к нам — уже в другом контексте. Мы же теперь находимся в рамках англо-американского подхода, и, соответственно, у нас некоторые люди с готовностью констатируют: Россия — это колониальное государство, национальные окраины — это колонии, и они неизбежно отвалятся, а то, что останется, — это и есть Россия. Но процесс не закончится до тех пор, пока не останется какая-то соразмерная со странам Европы территория. И мы получим одну или несколько третьесортных европейских стран.

— Я только что видела рекламу: "Настоящее финское качество жизни теперь доступно. Финские кварталы". Такого сорта реклама, которой у нас очень много, пропитана чувством второсортности, собственной несостоятельности. Так что, возможно, у нас уже немало людей, вполне готовых встать в хвост европейского проекта.

— Да, европейский проект многим кажется привлекательным. Но неизвестно, сколько продлится жизнь по существующим правилам. Сегодня международным сообществом запрещено вести захватнические войны. А что будет завтра, когда, скажем, станет не хватать воды или чего-то еще? Правила могут поменяться. И нам, если мы хотим выжить, нельзя к тому моменту оказаться раздробленным слабым государством с деморализованным народом — ни на что не претендующим, а просто живущим в финских домиках.

— Каким вы видите будущее советской культуры, которая, собственно, до сих пор скрепляет Россию?

— Советская культура — очень интересная вещь. Там было много догматики, но был очень сильный момент общечеловеческого подхода — видеть в другом человека, брата, независимо от цвета кожи, религии и особенностей региональной культуры. Это очень востребовано сегодня. Вообще, в советской культуре двадцатых годов было очень много интересных передовых подходов — и в отношении к труду, и в отношении к браку и воспитанию детей, и в отношении к искусству. Этот опыт мало изучен и еще будет переосмыслен и востребован. Я убежден, что социалистический проект будет возобновлен, хотя, возможно, под другим именем и не обязательно на российской земле. Хотя очень вероятно, что и у нас.

— Как вы понимаете словосочетание "русский народ"? Это все, для кого русский язык и культура родные?

— Я бы, скорее, говорил о русских народах. Сама русскость сегодня настолько выхолощена — я не уверен, что русский народ вообще существует, что это действительно народ, а не искусственно сконструированная нация. В последние века воцарился механистический взгляд на человека, словно он некий автомат: у него есть потребности, они порождают определенный спрос, который надо удовлетворять… Все поведение такого человека — набор определенных реакций. Винтик в сложной машине. С опорой на эти взгляды создавались нации, экономики, социальные теории, а народы со своим этническим сознанием спрятаны где-то внутри этих конструктов. Но они могут быть актуализированы. И тогда я не берусь утверждать, сколько будет русских народов, сколько самобытных языков.

— А что будет скреплять эти народы? На каком языке они будут общаться?

— Для европейских народов общим сакральным языком долгое время являлась латынь, с которой тесно связаны многие европейские языки. И в то же время латынь не была принадлежностью какого-то одного этноса. Для пространства Евразии такого языка сейчас нет. Мне кажется, сейчас очень хорошее время для нового лингвистического проекта. Что мешает создать новый язык, который будет общим в Евразии для всех и вберет в себя символы из разных евразийских языков? Это был бы сильный ход. Инновационный проект, открытый для всех остальных народов, позволяющий быстро передать точную информацию. Латынь для Евразии. Да, это будет упрощенный язык, но зато, в силу своей универсальности, он будет одинаково близким для всех и не будет иметь строго определенных этнических корней. Этническая окрашенность языка порождает много лишних эмоций и обид.

— К вопросу об обидах и эмоциях. Какие вы видите выходы для снижения напряженности в центральной России в отношении приезжих с Кавказа?

— Я считаю, мы мало используем возможности образования. Людей надо учить зарабатывать деньги иными способами, а не через криминал и насилие. Ведь проблемы у нас не с образованными дагестанцами, приехавшими из Махачкалы, а с теми, кто едет из дальних сел и абсолютно не приспособлен к современной урбанизированной жизни. Это одна сторона вопроса. Другая — надо создавать точки роста и развития в кавказских регионах. Людям просто негде работать, вот они и едут сюда. Надо выделять транши регионам — с условием, чтобы они оттуда ни при каких условиях не выводились.

— Как вы относитесь к предложению экс-главы Казахстанского национального банка Григория Марченко создать Евразийский союз, в который позвать Турцию, Азербайджан, Украину, плюс предложить ассоциацию с этим союзом Монголии и Китаю?

— В настоящее время постсоветское пространство уничтожено как явление. Двадцати лет хватило, чтобы на политическом уровне официально забыть о нашей общей судьбе и нашем общем советском прошлом. Подросли поколения, которые уже не помнят жизни в СССР и ориентируются на новые ценности. Однако континентальный образ жизни, о котором говорил Гумилев, союз Леса и Степи, накладывает отпечаток на культуру, общество и экономику. И это сближает многие народы — не только те, что ранее составляли СССР, но и те, что развивались на периферии советского проекта и в тени России. Мне кажется, интеграционные процессы в Евразии должны опираться не на ностальгию по Советам, а на общие евроазиатские интересы, проходящие от черноморских проливов до Амура, включая и пантюркистский мир. Россия так и спасется – в открытом сотрудничестве с новыми участниками мировой политики.

Беседовала Татьяна Чеснокова
Подробнее:http://www.rosbalt.ru/main/2013/10/26/1192536.html