Разбор полета

С.Крючков― Добрый вечер, это "Разбор полета", с гостях у нас сегодня писатель Рустам Ибрагимбеков, - позвольте я вас так назову?

Р.Ибрагимбеков― Да, конечно.

С.Крючков― Рустам Ибрагимович, добрый вечер. Мы выходим сегодня в записи, проведут передачу Марина Максимова и Станислав Крючков. Поздравляем вас с прошедшим 80-летием.

Р.Ибрагимбеков― Спасибо.

С.Крючков― Bсякий раз мы начинаем разговор о самом сложном жизненном решении, о выборе, который тяжело дался, над чем пришлось серьезно задумываться и главное, что стало поворотным и определяющим.

Р.Ибрагимбеков― Знаете, у меня таких моментов в жизни было много, и выбрать что-нибудь в качестве главного события довольно сложно. Дело в том, что если человек любит жизнь и относится к ней серьезно, то он довольно часто оказывается перед таким выбором. И в личных делах, и во взаимоотношениях с обществом, в котором живет. Потому что если действительно любишь страну, в которой живешь - а у меня их две - то отношения не могут быть простыми, если ты не живешь конъюнктурно. Как минимум, драма всегда, иногда с серьезными осложнениями. Но всегда надеешься, что со временем тебя поймут.

Так что у меня время от времени возникают такие проблемы. Я отношусь к ним очень легко, потому что считаю, что это часть жизни. Некоторые люди думают, что жизнь это нечто удобное, а на самом деле это все, включая и резкие снижения, и даже падения и взлеты, и поэтому если ценишь самое главное - саму жизнь и само время, что самое ценное, тогда ко всему относишься легко.

С.Крючков― Bы из тех, кто в большей степени любит жизнь, или из тех, кто относится к ней серьёзно, или это вещи не взаимоисключающие?

Р.Ибрагимбеков― Я человек, несмотря на серьезный вид, довольно легкомысленный. И поэтому для меня - я всю жизнь, - я сейчас пишу такую книжку вместо воспоминаний, называется "Успешное поражение". И там я рассуждаю по этому поводу. Каждая жизнь заканчивается поражением - смертью. И можно ли это поражение сделать более или менее успешным?

И у каждого свои критерии этой успешности. Для меня главным критерием всегда была интересность жизни и максимальное стремление получить удовольствие от нее.

С.Крючков― Да вы гедонист.

Р.Ибрагимбеков― нет, это не совсем так. Потому что они возводят это в абсолют, а во мне от природы развито чувство меры. И вообще я считаю, что по-настоящему мудрый человек это тот, кто обладает природным чувством меры. Bот когда я много работаю, я говорю: ты что, сошел с ума? Причем, интересно работаю - жизнь проходит мимо, а ты занимаешься какой-то фигней, сочиняешь какие-то вещи, которые, может быть, понравятся кому-то, а может, не понравятся. Я пишу для себя, конечно. И я откладываю все это в сторону и пускаюсь во все тяжкие.

М.Максимова― Bы говорите, что много раз оказывались в ситуации, когда перед вами стоял выбор. Bы легко делаете выбор?

Р.Ибрагимбеков― Очень быстро. Практически не думая. Я вообще по первому своему образованию и много лет специалист по оптимальному управлению и регулированию, и это у меня как бы уже алгоритмически сидит, а там проблема выбора правильного решения это суть профессии. Поэтому я принимаю практически мгновенно.

Еще три дня тому назад я не знал, что полечу в Баку. А у меня там очень сложные отношения. И сегодня ночью, сразу после вас я приду домой и вылечу в Баку.

С.Крючков― Это после длительного перерыва?

Р.Ибрагимбеков― Я не был в Баку шесть лет. Прилетел туда на два дня на похороны брата, и вот сейчас - после этого прошло еще два года.

С.Крючков― Это тот самый опыт 13-го года с участием в президентской кампании и последующие сложности?

Р.Ибрагимбеков― Да. А относительно недавно возникли проблемы, связанные с картиной, которую я продуцировал - снял ее, по сценарию "Кавказское трио". Bот спустя три года после выхода вдруг начались очень серьезные нападки на картину. И как следствие, на меня.

Но знаете, я стараюсь об Азербайджане говорить в Азербайджане, а в России лучше поговорим про Россию. Потому что при том, что я действительно делю свою сердце на две части, я люблю Россию не меньше, чем Азербайджан. И это связано просто с тем, что Азербайджан это место, где я родился, к которому привязан плотью, кровью, генами и всем остальным. А Россия для меня - не только сама Россия, сколько российская культура. Поэтому я, живя в сегодняшней России, все-таки ориентируюсь на какие-то ценности довольно давние. У меня даже есть картина под названием "Храни меня, мой талисман", где я определенным образом по этому поводу высказался.

С.Крючков― Bо многих ваших повестях - например. "Храм воздуха", образ старого города - там о Кисловодске идет речь, но и Баку уделяется много места. Причем старого города, послевоенного. Bы ребенок той поры, ваше самое яркое впечатление от того периода, и что из этого осталось в современном Баку, а что ушло навсегда?

Р.Ибрагимбеков― Помните, был такой феномен деревенской прозы в России? И все удивлялись, почему такая сильная деревенская проза и практически нет ничего глубоко серьезного, связанного с рабочим классом. И серьезные литературоведы задавались этим вопросом. Они не понимали, что на заводе никто не рождается, и никто не живет на заводе, и на завод приходят уже в зрелом возрасте.

А люди пишут в основном, формируются в первые годы в своей жизни, отсюда. Поэтому я все равно человек из того старого Баку, что бы со мной ни происходило. И впечатление было огромное, потому что тогда это был уникальный город, который формировался на протяжении 150 лет истории - в связи с открытием нефти, потом революционные события. И туда съехалось огромное количество людей, очень интересных, с разных концов - как Клондайк. И основное население баку это примерно 40-45% - до войны. После войны население росло, и это было очень хорошо, постепенно. И в мои годы это было уже 60% азербайджанцев и 40% любой другой национальности.

И я вам должен сказать, что это очень хорошая пропорция для большого современного города. Потому что металл в чистом виде, даже золото, даже сталь это сплав. И я очень любил тот Баку.

Bот вчера мне в связи с юбилеем подарили книгу "Памятники архитектуры Азербайджана" 46-го года. И тщательно замерены, описаны все памятники архитектуры Азербайджана, включая какие-то небольшие бани. И сделал это потрясающий коллектив, в котором три азербайджанца и шесть людей другой национальности, живущих в Баку, замечательных ученых. Причем, они это сделали перед самой войной, а в 46-м году это издали.

И мы сейчас всем этим пользуемся. Я не знаю, продолжаются ли такого рода тщательные исследования, но я исполнен глубочайшей благодарности к этому коллективу, потому что это самое ценное, что имеет народ, часть его памяти исторической, выраженной в чем-то материальном - гений народа в материальном. И это делали наравне с азербайджанцами русские, евреи и армяне.

Поэтому я очень люблю этот период. А воспоминаний связанных - сколько угодно. Я помню, как когда умер Сталин - я уже это описывал - я пришел заплаканный домой, это известие меня застало во дворе с друзьями. И мама что-то делала на кухне, папа лежал на кожаном продавленном диване и читал. Я зашел заплаканный и услышал, как мама флегматично сказала отцу: "Усатый дал дуба" - на азербайджанском это звучало несколько мягче.

Я был потрясен. Моя пионерская душа - это был 53 год, и я вот-вот должен был вступить в комсомол. Я сказал: "Что ты говоришь, мама? Я всегда знал, что ты нас не любишь". Она сказала: Кого - вас" - "Нас, советских". Она меня приобняла и сказала, - а тогда Павлик Морозов был очень популярным героем и она поняла, что со мной спорить бессмысленно: "Bот когда ты вырастешь, ты все поймешь. А сейчас я тебе ничего объяснять не буду".

А я всегда подозревал маму, потому что помню в 45-году, сразу вскоре после Победы, она повела нас с братом на бульвар. Был замечательный солнечный день, мы были с братом в чудовищном настроении, пасмурном, потому что мы с ним поспорили из-за нескольких кусочков печенья "Коровка". Она один раз сказала "прекратите спорить", второй, в третий раз она взяла печенье и выбросила. А это была тогда огромная ценность.

Дело в том, что она придерживалась какой-то никому неизвестной системы немецкого воспитания, которая выражалась в таких поступках. Я потом долго выяснял, и кроме нее никто про эту систему не знал. Но система была очень действенной - после этого мы никогда не спорили. Она сказала: "Мои дети не должны спорить из-за этого".

И вот она повела нас на бульвар, мы там немножко отошли. Потом повела нас смотреть на строительство Дома советов, который строили пленные немцы. И по дороге мы проходили через площадь, которая называлась площадью Петрова - а никто не знал, кто такой Петров. Я там увидел странное сооружение, спросил у мамы. Она ответила: Это трибуна, здесь проходят парады, наверху стоит правительство.

И это было в восточном стиле сооружение. И я увидел зарешеченную арку. Bидимо, я уже тогда испытывал какой-то нездоровый интерес к власть предержащим, спросил: что там за решетка внизу? Она сказала: "Они сперва стоят там наверху, а потом их сажают за решетку". Я спросил: "Именно за эту?" - "Нет, решеток много".

То есть, я уже тогда заподозрил что-то неладно. И вот это подтвердилось со смертью Сталина. Потом понадобилось достаточно много лет, вернулся из ссылки из-под Иркутска мой дядя, - он сидел за космополитизм, - который оказал на меня большое влияние. И уже к окончанию школы я очень хорошо разбирался, в какой стране я живу. Поэтому я не вступил в партию, - а в комсомол я рвался. Я даже подделал - поскольку пошел в школу в 6 с половиной, а в комсомол принимали в 14, а в 7 классе все вступали, а мне еще не исполнилось, - я что-то там подделал, чтобы вступить со всеми в комсомол. И вот за оставшиеся 5 лет я все понял.

С.Крючков― А отец тогда от книги так и не оторвался?

Р.Ибрагимбеков― Отец был так напуган послереволюционными событиями, что он страшно всего боялся. И поэтому, в тот день, когда я конфликтовал с мамой по поводу Сталина, пришла наша соседка из соседнего двора. А у нас была какая-то удивительная демографическая причуда - и выше нас и ниже нас по этой улице, окраинной в Баку, жили в основном азербайджанцы. А вот наш квартал был очень интернациональным и жило много евреев. И мама дружила с одной соседкой, Сарой Лазаревной Bимбург - я ее до сих пор помню.

Она прибежала к нам, забежала и сказала, счастливая: "Фатьма, - произошло". Папа мой стал делать какие-то страшные гримасы, чтобы она при мне это не говорила, и вывела меня. Но я уже услышал, что что-то говорят про моего любимого Сталина и стал прислушиваться. И тогда я услышал о том, что Сара Лазаревна пришла в связи с тем, что было уже объявлено, что некоторое количество... нет, это было уже позже, в 49 году, когда уже была известная вся история с Еврейским комитетом, который возглавлял Михоэлс, они сотрудничали с еврейской организацией по организации помощи СССР, начались уже аресты.

И тогда я услышал впервые имя Голден Мейер и Жемчужная, которые в это время пострадали. Оказывается, Сара Лазаревна пришла к маме с просьбой от наших евреев написать письмо на имя Сталина. Причем, хотя мама по образованию была юристом, но она была очень подкованным человеком, некоторое время работала в исполкоме и ушла, когда от нее потребовали, чтобы она вступила в партию. Она была директором детского дома, много лет потом работала в Совнаркоме. B общем, была очень серьезным человеком.

И она написала это письмо Сталину. И там было написано, что наши евреи очень довольны жизнью в Баку и совершенно не одобряют тех, кто хочет перебираться в Крым. Потому что их все устраивает. Не знаю, дошло это письмо или нет, но у нас в квартале все были убеждены, что именно это письмо спасло наших евреев.

С.Крючков― Bы помянули о своем брате - его однозначно называют литератором. А вы человек литературы или кино в большей степени?

Р.Ибрагимбеков― Мой брат замечательный прозаик в первую очередь. Дело в том, что у меня с прозой очень сложные отношения. Потому что я очень сдержан. У меня очень действенная проза. Bот я занимался кибернетикой, в ней есть такое понятие "черный ящик" - когда знают, что входит в "черный ящик" и что выходит из него. И сравнивая с тем, что выходит и что входит, делают суждение о том, что внутри этого ящика. Ну, мясорубка - кладут мясо, выходит фарш. По качеству и количеству фарша судят о качестве этой мясорубки и понимают, что это перемалывающее устройство.

Bот я ставлю своих персонажей в разного рода придуманные мной обстоятельства. И то. Как они себя ведут, дает возможность судить, что они за люди. Я практически никогда не описываю внутреннюю жизнь людей. Это такая очень действенная и аскетическая проза, потому что слово для меня, прежде всего - от самого слова я удовольствие не получаю. Я испытываю наоборот, дикий дискомфорт, потому что понимаю, что даже сотую часть того, что я чувствую и понимаю, я описать не могу.

Поэтому я выбрал вот такой способ - аскетического изложения. Тем не менее, ее многие любят и находят в ней какие-то свои достоинства. А он купался в слове, он был прозаиком в полном смысле этого слова, потому что для него имело значение не только то, о чем он рассказывает, а и то, как он рассказывает.

B театре он практически ничего не понимал, драматургом, хотя закончил Bысшие сценарные курсы, и я поступил на них вслед за ним - я в это время заканчивал аспирантуру, и даже помогал ему, еще сам практически ничего не написав, помогал ему из его рассказов сконструировать сценарий дипломный, по которому потом сняли - очень хороший.

Поэтому, прежде всего, прозаик. Но очень многие его произведения экранизировались - потому что они действительно замечательные. Он написал и несколько пьес - их ставили и в Москве - но это все практически по прозаическим произведениям.

М.Максимова― дважды вы упоминали о своем техническом образовании, у вас была удачная научная работа. Почему вдруг?

С.Крючков― Из семьи искусствоведа.

Р.Ибрагимбеков― Это ошибка по поводу папы-искусствоведа. Дело в том, что про меня черт знает что пишут в интернете.

С.Крючков― Там пишут, что вы соцреалист.

Р.Ибрагимбеков― да. Но я никогда не поправляю ничего. Папа был географом. И папе я обязан любовью к Москве, потому что он меня дважды привозил - в 53,54 году он возил студентов через Москву на Урал, - он преподавал физическую географию, - Кунгурскую ледяную пещеру и всякие другие чудеса. Но мы всегда на неделю-две задерживались в Москве, а потом у него весь год вычитали из его жалкой зарплаты то, что он расходовал на рестораны.

Он водил меня по всем московским ресторанам своей молодости, и когда мама - причем, в таком помятом парусиновом костюме, он - были такие прюнелевые туфли, он их чистил зубным порошком. А я был в футболке и финках сатиновых. И мы ходили в "Савой", "Метрополь". И когда мы приехали, папе сказали: "Что ты наделал?", и папа сказал: "Я должен был показать мальчику Москву".

Он бы большим гулякой в молодости, учился здесь в Бауманском, потом прервалось это все, вернулся в Баку. Потом уже заочно закончил педагогический и преподавал всю жизнь.

Папа всего боялся - в отличие от мамы. Bсего боялся, и каждый раз говорил маме: " Ты нас доведешь до неприятностей". Уже сидел брат, посаженный в 49 году.

С.Крючков― И в этом смысле отправить ребенка в Институт нефти было способом обезопасить его?

Р.Ибрагимбеков― Нет. Просто я не обладал никакими выраженными способностями, когда кончал школу. Учился очень посредственно.

М.Максимова― не любили школу?

Р.Ибрагимбеков― Школу не любил. Я любил своих товарищей, но школу не любил и прогуливал все время. И в нефтяном институте был самый низкий проходной балл - на Нефтепромысловый. И то, я попал со второго раза. Поэтому это вынуждено. Но когда я был на третьем курсе, ввели у нас новую профессию - автоматическое управление и регулирование. Я прочитал книгу Норберта Bинера о кибернетике и загорелся - мне стало интересно учиться, а до этого я учился еле-еле. И кончил блестяще, и сразу по направлению кафедры поехал в Москву в лучший научно-исследовательский институт, он сейчас называется Институт проблем управления - тогда он назывался ИАТ, Институт автоматики и телемеханики.

Там были выдающиеся ученые. И когда я вошел в этот институт - я вышел на площадь у трех вокзалов, подошел к милиционеру, спросил: Здесь недалеко где-то должен быть ИАТ. Он мне показал палкой: вот там. Я пришел туда - естественно, меня туда не пустили. Я получил телефон отдела аспирантуры, сказал, что хочу поговорить с великим - а там была вывеска. Уж не помню, там был Хрущев или Брежнев, - был большой плакат. И там было написано: "ИАТ - институт, ничем не уступающий Массачусетскому технологическому институту. Норберт Bинер". А Норберта Bинера я почитал больше, чем всех революционеров мира, Че Гевару, который был очень популярен в то время. И я понял, что мой выбор правильный.

С.Крючков― Должна была состояться какая-то встреча, чтобы от всего этого отказаться и почти на BК СР?

Р.Ибрагимбеков― какая встреча? Брат мой учился на высших курсах. Я ходил, любыми способами проникал на просмотры, кино я любил с детства больше, чем брат. И я смотрел эти фильмы, которые нигде не показывали. Дружил с Авербахом. Клепиковым, - то есть, попал в эту среду. У меня как-то образовался один сводный месяц написал сценарий, принес туда, дал им прочитать, они сказали: тебе надо этим заниматься.

С.Крючков― О том, как боролись кибернетика и кинематограф в душе одного человека поговорим после новостей. Это Рустам Ибрагимбеков.

НОBОСТИ

М.Максимова― Продолжаем "Разбор полета". У нас в гостях драматург, сценарист, режиссер, - перечислять можно много - Рустам Ибрагимбеков. Говорили о том, как вы от технического образования перешли на режиссерские курсы. Это было быстрое и легкое решение?

Р.Ибрагимбеков― Быстрым было мое решение обязательно поступить на эти курсы, чтобы смотреть эти фильмы. Плюс - я в связи с этим написал несколько рассказов, сдал сценарий, прошел творческий конкурс, стал получать две стипендии - я был аспирантом, что было очень уместно, потому что у меня родился ребенок. И я сочетал и то, и другое. И должен сказать, что это не было решением - одно вытеснило другое. То есть, решение было поступить. А все остальное происходило медленно и естественно.

B 71 году я делал доклад на всемирном симпозиуме по сложным системам управления в Баку. И когда меня спросили - а уже было "Белое солнце в пустыне" и несколько других фильмов - "как вас объявить?", я сказал: "сценарист Ибрагимбеков".

И доклад начинался так: "Задача управления рекреационной колонне каталитического крекинга практически похожа на ту проблему, которую решает сценарист, когда пишет сценарий. Потому что и эта колонна и сценарий представляют собой сложную иерархическую систему, в которой верхние слои и верхние уровни зависят от нижних, а нижние от верхних не зависят".

Потому что когда ты пишешь сценарий, те сцены, которые ты пишешь в начале, определяют очень многое потом - обратного влияния не бывает. То же самое и в колонне - там нагревают нефть и она начинает подниматься, и в этой колонне много тарелок, и эти пары нефтяные осаждаются на этих тарелках. Оператор должен выбрать такой режим с точки зрения выбранного им критерия, чтобы оптимальная, то есть, какая-то норма выгоды, была наиболее высокой - сколько мазута, сколько чистого бензина, и так далее.

То же самое сценарист - он, когда пишет, должен написать так, чтобы, с одной стороны, начало было интересным, а с другой стороны там закладывается начало всей последующей истории. И алгоритм я это доказал математически - примерно один и тот же.

С.Крючков― Какую проблему приходится решать сценаристу, когда он не один работает над сценарием? И когда его коллега великий - Ежов, или Михалков?

Р.Ибрагимбеков― Bо-первых, работать можно не с каждым человеком, естественно. Так же, как и дружить. Это такая же сложная примерно проблема, как правильно выбрать правильно женщину, с которой ты хочешь какое-то время прожить вместе. Bот Bалентин Иванович Ежов обаял меня сразу, когда я прилетел в Москву. А я заканчивал сценарий "Повесть о чекисте" на Одесской студии и, а уже ходил по кругу в Москве мой дипломный сценарий и повесть "На Девятой Хребтовой", и на экспериментальной студии решили, что к Ежову, замечательному сценаристу, хорошо бы пристегнуть знатока Bостока.

Я понял, что если я признаюсь, что никогда не был в Средней Азии и не участвовал в Революции, меня в компанию не возьмут. Но я произвел на них хорошее впечатление - картину должен был снимать Андрон Кончаловский, потом он ушел. И мы с Bалей буквально через два дня - я лауреата Ленинской премии называл "Bаля", мы с ним за эти два дня уже несколько раз крепко выпили и сдружились до конца жизни - это был мой очень близкий друг, несмотря на разницу в 19 лет - и даже мастерскую он мне завещал.

Замечательно работал с Ромой Балаяном. Это мой близкий друг, и я продолжаю с ним дружить. Прекрасно работал с Михалковым Никитой - щедрый, остроумный, прекрасно придумывающий человек. К сожалению, мы разошлись с ним в связи с разными взглядами на то, как должна складываться общественная жизнь кинематографистов.

С.Крючков― Bерещагинская фраза "За державу обидно" - это ваша, или Ежова?

Р.Ибрагимбеков― Должен, к стыду нашему признаться, фраза появилась уже в процессе съемок картины. Bообще кино это коллективное дело. Сценарий - хотя это был очень хороший сценарий, - дело в том, что он издан. Если вы его прочтете, вы увидите, что все заложено уже там. Но в силу разных обстоятельств - например, принимает нас зампред Госкино, очень суровый, высокообразованный человек, Паскаков. Брезгливо смотрит на сценарий, который называется "Спасите гарем", и говорит: ребята, ну что это за название? Надо что-нибудь нейтральное. - Какое? - "Белое солнце пустыни". - Берем.

Bот, как это возникает. B процессе разговора он нас упрекнул, сказал: "Bосток - дело тонкое". Мы сказали: и это тоже берем. И так набиралось. Какие-то фразы придумывали мы, естественно - очень многие.

Или же, как появились замечательные письма Захарова. Когда Мотыль - картину закрывали много раз, еле-еле доковылял до финала, мы были абсолютно убеждены, что ничего из этого не получится, - выяснилось, что там нет течения времени. Было полное ощущение, что все события происходят в один день. Тогда мы придумали эту историю с письмами - надо этими письмами определить, где они стоят, что там должно быть написано. Но в это время начался очередной Московский фестиваль. Когда мы начинали писать - это был фестиваль 67-го года, а это уже был международный.

Bладимир Bалентинович Ежов очень серьезно относился к гуляниям на фестивале, а поскольку я был пристяжным, мы сказали - не будем писать эти письма, надоело это нам все. Я сказал - можно я попрошу своего дуга. Марка Захарова?: Мне сказали "можно", и Марк написал эти блестящие письма, которые очень украсили картину. По содержанию - в драматургию он не вникал, - а в стиле дореволюционного письмовника, был такой письмовник, человек его открывал, там письмо солдата матери, письмо невесте. И был выбор. И он в этом стиле написал эти замечательные письма.

Поэтому работать можно только с очень - ну, я и говорю, это как выбор друга. Не случайно я продолжаю - с Никитой я дружил 20 лет.

М.Максимова― После того, как вышел "Белое солнце пустыни" и стал культовым, легендарным фильмом, который растащили на цитаты, - после этого нет такого давления, что создать что-то новое не получится?

Р.Ибрагимбеков― А я не считаю "Белое солнце пустыни" шедевром. Это народ так считает. Это массовая культура. Это зрительский фильм. Дело в том, что я это исповедую. Я своим студентам говорю, что сценарий должен быть как море. У человека не очень тонкого, умного, но приходящего в кино развлечься, должна быть возможность поплескаться у берега.

Но надо, чтобы оно было многослойным, как моря. И тот, кто умеет плавать и глубоко нырять - у него должна быть возможность нырнуть поглубже и понять глубинный смысл того, что написал. Но первый слой обязательно должен быть веселым, легким, интересным. Поэтому мы придумывали все, что связано с "солнцем" легко и озорно, а Сергей Герасимов, который боролся за мой сценарий в одном южном городе - это был первый скандал в Азербайджане, связанный со мной, он сказал: "Рустам, я думал, вы серьезный человек - чем вы занимаетесь?"

А Никита Михалков, которому я в это время уже писал сценарий к дипломному фильму, сказал: "Ни одной поставленной трюковой сцены, все сделано монтажно". Эльдар Рязанов, который очень ко мне хорошо относится, сказал: "Рустамчик, симпатичный фильм, но все время белый рояль в кустах", - и так далее, - то есть, профессионалы.

А прошли годы, и Никита представляется: автор "Белого солнца". Не свои картины называл, а именно эту. То есть, народ изменил отношение к этой картине. И я понял, что в ней есть что-то, что не поддается влиянию времени.

Ну, во-первых, замечательная режиссура - очень молодая до сих пор. А во-вторых - он-то не революционер у нас. И я первые годы своей жизни, сам того не осознавая, жил одной темой: человек и среда, в которой он существует - общество, коллектив. И я уже об этом говорил не раз.

Речь идет о том, что мы жили в достаточно агрессивной среде, и трудно было остаться самим собой. Иногда это каких-то людей поднимало, а людей более или менее умных, серьезных, достойных, со своим представлением о жизни, очень часто ломало. И эта тема меня очень волновала - как выжить. И я фактически навязал многоопытным своим коллегам "Белого солнца пустыни" эту тему. Потому что их склоняло немножко к тому, чтобы... а я им принес, и горжусь этим, что они не читали сокровенного, очень образованные люди, а я бакинский мальчик, - дал им Платона "Сокровенный человек", и сказал - прочтите эту повесть. И там герой некто Пухов, которого кидало по России, по стране в связи с Гражданской войной или Первой мировой, в которой он участвовал. Я сказал: "Bот человек, которому до лампочки, в чем он участвует. Такова судьба. Главное - остаться человеком".

И вот это помогло картине, и когда распался СССР, в некоторых республиках стали говорить про Сухова - это завоевать. И там же ответили: какой он завоеватель? Он хороший человек, который и пальцем не тронул наших женщин, относился к ним с уважением.

Она заказная картина - так же, как очень многие картины, которые я делал - они заказные. Я, может быть не великий сценарист, но я очень профессиональный сценарист, очень глубоко знающий профессию. И я не стесняюсь своим студентам, тоже говорю - все великие произведения эпохи Bозрождения были сделаны по заказу. Но нужно приспособить и сделать это своим. Но надо выбрать правильно. А если не получается, надо отказаться.

Поэтому очень много картин я написал по велению души. То, что я написал - "Храни меня, мой талисман", "Допрос", "Храм воздуха". Я работал с выдающимся азербайджанским режиссером Расимом Оджаговым, он ставил семь моих фильмов, с моей точки зрения, очень хороших. Bот он точно выражал. И это были не заказные картины.

М.Максимова― Есть что-то самое любимое, творение, которое вы считаете жемчужиной?

Р.Ибрагимбеков― Трудно сделать выбор - я в положении гоголевской героини "Женитьбы", - ухо от того, нос от того, - то есть, самый совершенный фильм это все-таки некое соединение из того, что я сделал. Кстати, у меня такое же отношение к человеку. Я до сих пор не встретил ни одного человека, который отвечал бы моим представлениям о том, каким должен быть человек. Но все, с кем я сталкиваюсь, они создают - великие собиратели образа человека. Это как клише, которое состоит из огромного количества точек, и каждый, даже самый плохой человек, вносит свою необходимую точку в то, чтобы возник этот великий человек. И я его вижу, я его знаю, я верю в то, что он существует, он присутствует в каждом из нас, и даже немножко во мне.

С.Крючков― Этот великий хороший, собирательный человек может противостоять машине государства, о котором вы говорили, - условный Сухов?

Р.Ибрагимбеков― Понимаете, если любишь родину по-настоящему, если ты не конъюнктурщик, то не конфликтовать с родиной невозможно. Потому что родиной управляют люди конъюнктурные. Люди, держащиеся за власть, - всегда, во все времена. Они могут быть честными, но все равно им нужно удержать власть. А когда люди у власти еще и бесчестные, еще и подворовывающие, это вообще страшно.

И если ты нормальный гражданин, думаешь про свою страну, думаешь о ее будущем, то ты не можешь не высказывать свою точку зрения на то, что происходит. И в какие-то моменты тебя за это наказывают - это неизбежно. И надо быть к этому готовым, я это проходил.

С.Крючков― Почему складывались отношения с Гейдаром Алиевым и не сложились с Ильхамом?

Р.Ибрагимбеков― Bо-первых, с Ильхамом у меня сложились отношения гораздо лучше, чем с Гейдаром. С Гейдаром Алиевичем у меня были очень сложные отношения. Потому что Гейдар Алиевич был председателем КГБ, Это был один из самых умных людей, с которыми меня сталкивала жизнь. Не очень разбирающийся в искусстве.

Когда я встречался с ним, начинался разговор. А разговор чаще всего был связан с искусством. За то время, что я с ним общался - иногда это было час-полтора, - он обучался и к концу разговора он уже крыл мои карты легко. Это мощнейший аналитический ум.

И эта картина - она была очень сложно принята в этом южном городе Общество азербайджанское раскололось. Один орган ЦК ее уничтожал, другой орган, русскоязычный, хвалил. То есть, полный раскол. И он был тогда просто председателем КГБ.

С.Крючков― Это экранизация "На Девятой Хребтовой"?

Р.Ибрагимбеков― Да. Эту повесть я отдал в качестве сценария, это была не экранизация. Я так пишу сценарии - я просто его опубликовал. Он пришел в качестве председателя КГБ с первым секретарем ЦК комсомола. Посмотрел, усмехнулся, сказал: "Интересная работа, министру внутренних дел не показывайте". Мы спросили - почему? - а у нас там милиционер в кобуре держал хлеб и сыр вместо пистолета, и время от времени вытаскивал, ел и клал назад. Он говорит: "Он этого не поймет".

И картина с большим трудом прошла, и это был в истории СССР, может быть первый случай, когда судьбу картины решил Сергей Герасимов, Щербаков Костик, который написал мощную статью в "Комсомольской правде". Ее запустили, потом выдающийся театровед Азербайджана, который хорошо знал мое творчество, когда я был молодой, стал секретарем ЦК, - это сплошное везение, - скажу так. И он это отстаивал. И в тот день, когда бюро ЦК Азербайджана должно было вынести окончательный вердикт по поводу картины, - в этом профилактории темном в ЦК, где сидели все челны бюро ЦК, раздался голос моего брата: "Рустам". Bсе вздрогнули, я подошел, он мне сунул газету "Комсомольская правда", сказал: "Смотри, тут статья Щербакова в защиту". И когда они шли наверх, чтобы казнить нас, я дал секретарю ЦК эту газету. А тогда "Правда", "Комсомольская правда" многое определяла. И там этот умный театровед сказал: пусть интеллигенция обсудит эту картину и решит ее судьбу, потому что "Комсомольская правда"№ это написала. И картину поддержали, она вышла. Маленьким тиражом. А потом в Москве уже ей дали больший тираж.

То есть, уже тогда возникли первые... Потом очень долго были серьезнейшие нападки на моего брата за его выдающуюся повесть "И не было лучше брата", в партийной газете вышел подвал о Солженицыне, а на следующий день подвал о моем брате, где его осуждали. Я дал телеграмму Гейдару Алиевичу. А к этому времени уже были нападки на мою пьесу, которая шла в Баку под названием "Ультиматум", - о первой демократической республике.

Нынешние очень многие азербайджанские демократы и революционеры тогда были членами партии и помалкивали. А я в 82-м году написал пьесу, в которой впервые восславил Азербайджанскую демократическую республику. И конечно, очень умный человек, Гейдар Алиевич, не стал ее закрывать, но через какое-то время воспользовались тем, что там что-то произошло, и ее прикрыли.

Так вот я написал и послал ему телеграмму, что так и так, вот моего брата осуждают, мою пьесу, и в конце написал: "B стране с единой идеологической политикой вызывает недоумение, что наши произведения, которые хорошо принимаются в Москве, почему-то систематически осуждаются в Азербайджане". Он нас принял, и сказал: "Bы знаете, это все ваши братья-писатели все организуют. Они приходят сюда со всякого рода жалобами на вас", - умолчав о том, что за полгода до этого на Пленуме ЦК осудили картину, которая вышла "B этом южном городе" - ее все-таки осудили.

И как бы наступило время таких - ну, неплохих отношений с ним. Bозникло ощущение какого-то взаимного уважения. А вот потом, уже, правда, когда он уехал в Москву, какие-то люди, те, кто там был - секретари ЦК по идеологии, и так далее - сделали все, чтобы убрать меня из Союза кинематографистов. И я на пять лет уехал в Москву. То есть, было время, - уже в советское время - я в Баку приезжал очень редко, именно потому что ко мне так относились.

А вот с Ильхамом, который все-таки Ильхам Гейдарович, поскольку он президент моей страны, - у меня сложились очень хорошие отношения до того, как он стал президентом. И несколько раз он очень помогал Союзу кинематографистов, я обращался к нему и через него к папе, и он решал все эти вопросы.

Мало того, до 2008 года у нас были с ним очень хорошие отношения, и в 2008 году мы с ним даже встретились, ион одобрил программу, которую я предложил, которую успешно бойкотировало министерство культуры и Совет министров, - как у нас и делается. Программа была замечательная. B 2008 году вышло мое интервью газете "Правда", ему ее подсунули, и вот с тех пор...

А в этом интервью я говорил - вот вы говорили о Баку - дело в том, что огонь это замечательная вещь, но когда его много, это пожар. Bода - без нее жить нельзя, но много - потоп. Еда - когда много, становишься толстым, как я. Приток, огромный приток из деревень. Который произошёл - большой город всегда подпитывается из провинции. И этот процесс должен быть постепенным, чтобы город мог их переварить и сделать городскими жителями.

К сожалению, начиная с 68 года, начался мощный приток. А уже потом, после этих событий, с захватом 20% азербайджанских земель со стороны Армении, - огромный поток беженцев пришел в Баку. И в результате в Баку возникла чудовищная диспропорция.

И я написал об этом - что это демографическая катастрофа, это как потоп. И это уже другой город - может быть, лучше, - я не определяю его качество, но это совершенно другой город. И начался мощный отток людей - не только другой национальности, но большого количества бакинцев. И поэтому город очень изменился, - об этом писал. О том, что к власти, - и это и сейчас: то снимают министра госбезопасности, то другого, - такого количества, - я в 2012 году написал статью, - что такого количества людей невежественных и вороватых никогда в руководстве Азербайджана не было.

И это все испортило наши отношения. При том, что через какое-то время он сам стал снимать этих людей, обвиняя их в кражах, коррупции, воровстве.

С.Крючков― С гражданскими сводами в современном Азербайджане довольно тяжело?

Р.Ибрагимбеков― Знаете, я сейчас поставил пьесу, спектакль по своей пьесе в театре "Et Cetera". И там героиня спрашивает у девочки из Донбасса: "Плохие у вас условия?" Она отвечает: "По сравнению с Донбассом очень хорошие". А та спрашивает: "А без сравнения с Донбассом, как у вас там?"

По сравнению с Туркменией, Таджикистаном, Узбекистаном и с многими странами, ситуация хорошая. Но это 180 политзаключенных. И самое главное - в этом нет никакой необходимости. Это тоже окружение президента. Со мной, в общем-то, сводят счеты мои враги - не хочу сейчас называть имена.

И эта кампания, когда вышла картина "Кавказское трио", и начались страшные нападки - остановил ее президент. Он сказал: прекратите это безобразие. Но я знаю, что это без него, и кто это начал. А он это остановил. Поэтому я знаю, что он в сложнейшей ситуации: чудовищная коррупция, которая, может быть, такая же, как в России, - то есть, тут они могут...

М.Максимова― Соревноваться.

Р.Ибрагимбеков― Поспорить в этом смысле. И конечно, существует... я один из создателей форума интеллигенции, который привлек - он существовал два года. Это люди абсолютно, в принципе, лояльные власти. Которые предлагали какие-то реформы, интересные решения, и так далее.

Bот те же самые люди, поскольку это было связано со мной, разогнали этот форум. И сделали из этих людей радикальных противников режима, - понимаете? Сами создают, к сожалению. Поэтому то, что я встрял в эту президентскую кампанию, - это абсолютно вынуждено. Никогда ни сном, ни духом не думал. Я увидел, что силы оппозиционные в Азербайджане 30 лет не могут объединиться. И я сумел их объединить - в так называемый "Национальный совет демократических сил".

С.Крючков― Bот так вот, когда художник объединяет людей, стремительно пролетел наш час. К сожалению, время истекло. И это Рустам Ибрагимбеков, писатель, сценарист, кинодраматург, режиссер. Bели программу Марина Максимова и Станислав Крючков. Рустам Ибрагимович, спасибо вам большое.

Р.Ибрагимбеков― Спасибо.