Слишком прямая демократия

Площадь — высший судья, особенно когда прошлая власть свержена, но не повержена, не наказана и, главное, по-прежнему контролирует изрядную часть финансовых потоков, прессы, особенно эфирной, и властных кабинетов, особенно судебных. Соотношение революционного закона с формальным в таких сюжетах — материя всегда путаная. Противо­стояние революционной армянской власти и Конституционного суда выглядит едва ли не вариацией на тему Ельцина и Верховного Совета 1993 года.

Армянские победители также считают — и не без оснований — Конституционный суд бастионом старого режима. Но в рамках законности, благодаря которой они формально и стали властью, они ничего не могут с ним сделать. И вот развязка, молниеносная и разящая: имея в парламенте большинство, власть проваливает внесенный ею же законопроект об отстранении конституционных судей, чтобы тут же вынести на референдум конституционные поправки на эту тему. Закон, принятый в парламенте, можно критиковать, а глас народа сомнению не подлежит.

Прежде мы полагали воплощением прямой демократии сам Майдан — уникальный миг гармонии цели и средств. Но на следующий день площадь расходится, потому что дальше она только мешает — идет ли речь о реформах, или банальном распиле революционных ценностей. Поскольку в армянском случае ни то ни другое пока не прослеживается, а Майдан мобилизован и призван, эксперимент обретает вполне научную чистоту. Армянский третий путь — это продолжение сказок Олеши и Джанни Родари, прерванных, как теперь выясняется, на самом интересном месте. Площадь не расходится, и когда через год ее спрашивают, помнит ли она Синьора Помидора, она снова в наслаждении единого порыва вскидывает кулаки и чувствует себя нужной и даже не подозревает, насколько в этом права.

Полтора года после бархатной революции — это история беспрестанных обращений власти к улице или угроз этих обращений. Это было стилем. Теперь можно говорить о политическом устройстве и вдумчиво изучать, что именно предложено институционализировать.

Прежде всего — в силу самого жанра чуда, в котором случилась революция.

Ведь эта наша история — разновидность давнего сюжета про то, чем прорастают руины на отравленной земле. Прежняя власть вызывала такое отторжение, что площадью вдруг стала вся страна. И потому искушение победителей и дальше все в духе консультаций с народом — понятно.

Это не просто модный ныне безыдейный популизм во имя благополучной арифметики на будущих выборах. Это популизм от самого слова «популизм», можно сказать, возведенный в квадрат. Прямая демократия — может быть, не лучший способ переадресовать площади ее же неприятные вопросы, которые она всегда, даже после сказки, начинает задавать, но лучшего не придумано. Ведь это она сама, эта площадь, вознесла победителей к власти, это она скандировала ей свое восторженное согласие на все, о чем власть ее спрашивала. Но и это не главное преимущество народа перед парламентом и прямой демократии перед представительной, и нельзя сказать, что в Ереване первыми его открыли, но в Ереване первыми им воспользовались так безоглядно, насколько позволяла сама история революции.

Судя по тому, как удалось наполнить бюджет только за счет сокращения воровства бывших, к ним вопросов немало, и явно ждут своего расследования их дела куда более тяжкого криминального свойства. И власть с полным правом рапортует о победах. Других, несколько более концептуальных ответов на вопрос «как?» у власти явный дефицит, но тем и хороша площадь, что ее вопрос «как?» тоже совершенно не интересует.

и всегда можно сделать общей цель, и который, в отличие от парламента, одобрит любое средство. А кто против референдума, сказал революционный премьер-министр Никол Пашинян, тот против государства, и никто не удивился.

В эпоху подмен и лукавых прилагательных прямая демократия не просто гармонично вплетается в узор, в котором ее ждала наша былая суверенная, или, как это называют у Орбана, иллиберальная. Она перспективнее — хотя бы потому, что, во-первых, этим двум нисколько не противоречит, а во-вторых, в любую минуту может любой из них стать, если этого захочет народ, источник власти, как-то незаметно превратившийся в неиссякаемый источник самого разнообразного закона. А поскольку революция продолжается, и это непреложное условие прямой демократии, даже свободно мыслящий ее защитник непременно напомнит, что, как бы там ни было, это все равно несравнимо с тем, что было прежде.