Элегические заметки о Мамед Эмине (к 130-летию со дня рождения)

1.

 В Тагиевской женской школе на Николаевской улице (переименуют в Парламентскую, затем в Коммунистическую, затем, очевидно, на сей раз навсегда, - Независимости) откроется Азербайджанский парламент как полномочная власть Демократической республики.

Первое слово — Мамед Эмину, председателю Азербай­джанского национального Совета, говорит красиво: Мы любим Россию, но мы любим и свою независи­мость. Наше отделение от России не есть враждебный акт по отношению к ней. Мы не чувствовали обид от русского народа, который не меньше нас страдал под гнетом деспотизма.

Поднятое нами знамя, три цвета которого являются символами тюркской национальной культуры, мусульман­ской цивилизации и демократических начал современной Европы, не должно опуститься. В сердце кавказца, как Прометея, закованного в цепи в горах Кавказа, всегда жила и живет ненависть к рабству.

И премьер Фаталихан Хойский, скажет:

— Даже во сне б не приснилось, что такой день настанет. Да, мы не имеем опыта демократии и самостоятельности, тяжела ноша, легшая на наши плечи в хаотическое время, чреватое непредвиденными поворотами, но нас вдохновляет благородная цель, над нами сияет светлая звезда, указывающая путь к счастью и независимости народа: крестьян обеспечить землей, рабочих -  трудом.  - Слова легко слетали с языка, Фаталихан прав: независимость не для того, чтоб отделиться от всего мира, а во имя тесного сотрудничества с народами-соседями!.. И то, чего мы не желаем себе, не пожелаем и другим,— переиначил скрижали Завета, дарованные Всевышним на горе Синай пророку Моисею, он же Муса, тридцать три века назад: Не делай другому того, чего не желаешь себе,— учили ведь в гимназии: обозначил как программу, дабы не отвращать никого — ни христиан, ни иудеев. Впрочем, мысль эта высказывалась и на другом конце света мудрецом из Чин'а — китайцем Конфуцием. И каждой вере сохранить её святые праздники: православным — Рождество Христово, Богоявление (Крещение) Господне, масленица, дни Стра­стной недели, Светлая Седмица — Пасха Христова, Вознесе­ние Господне, День Троицы и следом — Святого Духа, Рождество Пресвятой Богородицы, - диктует Хойскому жена, потомственная дворянка Евгения Головина, православная, но дабы не прогневить знат­ных и состоятельных родичей мужа, приняла ислам, и ей по нраву новое имя Джейран-ханум; те же праздники у армян-григорианцев: плюс Воздвижение, Явление и Обретение святого Креста, а также у протестантов и католиков, выверить, чтобы избегнуть ошибок, у внебрачной жены (Мациевской?) — праздники Марка Евангелия, рождения Иоанна Крестителя, Марии Магдалины, апостолов Иакова, Фомы, Иоанна, Реформации, ну и римско-католические карнавалы, праздники Тела и Сердца Христова, апостолов Петра и Павла,— что-то, может, упущено или забыто, но главное — пусть чествуют и те, которые обозначены, и те, которые пожелают, нет-нет, как же без мусульманских праздников в первой мусульманской республике? но прежде, во имя интернационального всеединства. И о праздниках иудейских: Рош ха-Шана, или Новый год, Суккот, Ханука, Пурим, Песах — праздник Весны и Сво­боды, и множество постов, прежде всего Йом-Кипур — Судный день, или Строгий пост, а также День разрушения Иерусалима, сожжения Храма; теперь мусульманские: Новруз байрам, или день Нового года: то на Коне прискачет, то Змеей приползет, то Петухом прокричит... а далее Ашура, или день убиения вну­ка Мухаммеда и сына Али Гусейна, да пребудет в веках это имя, и пик траура  Шахсей-вахсей, Священная ночь, Мевлюд, или День рождения пророка Мухаммеда, да не зарастет тро­па к Его лучезарной вере, Ночь тайн (но помни: не бывает тайны двоих, чтобы Он не был третьим), Явление Мухаммеда пророком, Вознесение Му­хаммеда, Ночь испытаний, или Явление Корана, Ночь всемогущества, или Сотворение семи небес, где Месяц — свет, а Солнце — светильник, и да станут Мои слова серьгами на твоих ушах: не ходи по земле гордыней, ведь не достигнешь гор высотой!.. Ночь печали, Построение Каабы, Праздник примирения — всех рас, вер и языков. И Баку — земля примирения?

Все центральные и окраинные улицы, переулки и площади разукрашены зелено-красно-голубым, или изумрудно-ало-небесным.

И голос Ахмед-бека, он же Француз Ахмед: Мамед Эмин, мой юных друг, молод и потому говорит с горячностью и воодушевлением, я же стар и не могу постоянно видеть жизнь в ее иллюзорной форме. Наш Азербайджан — утлый челн на поверхности океана, да еще во время бури.

Банды Андраника прошли, предавая все огню и мечу по Эриванской губернии, Нахичеванскому уезду, затем направились в Карабах, в Лачин и Зангезур! Это бойня, резня, никакая не война! А что внутри? Внутри — злоупотребления! Жажда власти и наживы! Вражда землячеств! Вражда классовая, которая обес­кровила нацию! Нет ясной программы, воли и твердости! Мы должны докричаться до ушей всего мира, культурных европейских народов!

А тем временем военный министр Мехмандаров развенчивает по­рядки, царящие в армии, прежде всего, о злоупотреблениях:

У кого есть деньги — взятками уклоняются от при­зыва. Набор — за счет бедняков, сирот, единственных сыновей вдов. Дезертирство... С такой армией независи­мость родины не обеспечить!.. Но армия — не одни лишь солдаты, идущие в бой. Это и штаб, и контрразведка, и команда связи, артиллерия, коменданты, управления военно-топографическое, военно-санитарное, военно-ве­теринарное, броневые поезда, артиллерийские мастерские и склады, легкие и гаубичные дивизионы, горный парк, пехотные дивизионы.

А великое прошлое? А полководцы, которые были? Ну да, из великих Кероглу, герой-полководец народного сказания.

Беспрерывно играет духовой оркестр охраны парламента. Зал разукрашен коврами, пальмами, националь­ными флагами. И работа фотографам — Лассержону, чье ателье на Биржевой, Мишону на Телефонной, Рембранд­ту на Парламентской, освоил искусство световых эффектов, волшебной светотени предка, - запечатлеть для потомства в столь торжественный момент истории эти наивно-грозные лики кавказцев, заседающих в парламенте: Европа,  убедившись в жизнеспособности  народа Азербайджана, сочла нужным признать нашу независи­мость. Раз поднявшееся знамя больше не опустится! Теперь этому лозунгу аплодирует весь мир. - Из речи Мамед Эмина, предложение послать телеграмму в Париж, где отменно трудится возглавляемая Топчибашевым делегация Азербайджана на Версальских переговорах.

На набережной — парад войск, и все устремились туда, и та, которая станет моей мамой, ей исполнилось четырнадцать, из Крепости, где живут, ни шагу, строгости мусульманские, но зреет протест — сбежит, чтоб постоять у Девичьей башни, поглазеть на проходящих мимо аскеров национальной армии.

Светские дамы, восседая в лакированных экипажах, и шляпки причудливых форм, сшитые у бакинских мастеров Грин-Марше и Гиндус, чей салон под Гранд-отелем, розами из Пальмиры и хризантемами из селимбековских теплиц закидывают аскеров…

2.

Так глупо попасться!.. Мамед Эмин бежал из Баку в Шемаху. Но здесь оставаться опасно — на виду у всех, надо в горы. В лунную ночь с помощью медника, с которым учились в школе, перебрался в Лагич. Хозяин рисковал — но как не спрятать друга сына? Несколько книг на полке. На фарси, давно не читал,  Шах-наме, сказание о шахах Фирдоуси. Не успел вчитаться, как его осенило: вот она, книга, созвучная горьким думам о судьбе родного края. Плененный мелодией строк, прочел о легендарном Сиявуше и его трагической участи, он — это все мы, а теперь сядь и напиши о сегодняшнем Сиявуше, так и назвать труд: Сиявуш нашего века.

Сиявуш — дитя враждующих народов: турок и персов, Турана и Ирана, сын персидского шаха и турчанки. Тщетно стремится Сиявуш примирить враждующие стороны — персидскую и туранскую, чьи крови смешались в нем. И не в силах их примирить — гибнет. Не так ли складывалась и судьба Азербайджана меж двух империй: в одной — вера предков, в другой — язык предков, и развито в нас изящество персов и мужество турок, чуткость одних и несгибаемость других. А потом на вершине горы, где владычил персидский лев, воссел царский орел, и северный Азербайджан стал Российским. Это неожиданно обернулось для Азербайджана благом: он возвратился к самому себе, обрел неповторимость и, вкусив плоды революции, которая разрушила империю, учредил государственность, возродился.

Мы имели своих богатырей. Первый — наша нефть, второй — руда, третий — неистребимая тяга к свободе. Свои символы, национальное достоинство и армия. Сломленная было культура обрела крылья. Встав на ноги, мы воспрянули. Но не о нас ли сказал Фирдоуси: И впились алчные взоры, потянулись цепкие руки туда, где богатство и красота,— в юную республику вонзились отовсюду штыки, наступили ее черные дни, начались новые игры… Мамед Эмин сменил в Лагиче семнадцать домов, поселок — как на ладони, слухи пошли, решил — пора, хватит подвергать хозяев риску,— через местечко Кара Марьям, или Черная Мария, выбраться тайными тропами в Тифлис, столицу независимого государ­ства. Не успел, преодолев крутой спуск в глубокое ущелье, перебраться через некогда полноводную, ныне присмиревшую реку Кирдман на тот берег, как столкнулись с конниками новой власти, на радость Кара Гейдару!

Чего-чего, а этого не ожидали: под рубашкой Мамед Эмина — флаг Азербайджанского демо­кратического государства! Кара Гейдар расхохотался: — Надеешься, что вернется прошлое? Никогда! Предстанешь перед судом мировой революции!

— Что за суд такой? — Мамед Эмин знал, что рано или поздно схватят: не успел тогда бежать со всеми из Баку, затянулось прощание с матерью, женой и детьми, самому младшему, которого в честь республики назвал Азером, всего три месяца... Перед тем снял с древка знамя, обернулся им, спрятал под рубашкой, сверху пиджак, и когда пришел на станцию Баладжары, что под Баку, здесь узел дорог, поезд уже ушел.

— Поставят к стенке, узнаешь, что такое революци­онный суд!

Мамед Эмин спокоен от сознания недавно завершен­ного: начисто переписал, вручив хозяину дома: Побереги, тут описана наша судьба.

            3.

 ... Прятаться уже не от кого, бежал от Сталина, тирана всех времён и народов, затем был изгнан Мустафа Кемалем, разуверился в Гитлере, наивно полагая, что тот, победив, поможет восстановлению Демократического Азербайджана: конец войне, перебрался в американскую зону, а оттуда в Турцию. Земляк явился, мой сосед АльАшраф, солдат бывшего азербайджанского легиона. Что вы? — доказывал американцам. — Какой я азербайджанец? Я тюрок! — чтоб союзники не выдали его советским оккупационным войскам: предательская догово­ренность есть — всех пленных по национальным квартирам, а это — гибель. Но если тюрок — может отправляться в Турцию. В Стамбуле встречал Мамед Эмина, бездомного, почти нищий,— приютили, помогли. Мамед Эмин спас его однажды от гибели: вздумали смельчаки разыграть в плену историческую драму Самеда Вургуна Вагиф, популярной диалогами персидско­го шаха-тирана Каджара с вольнолюбцем-поэтом Вагифом, везиром Карабахского ханства. Донёс земляк, дескать, декламиру­ет стихи коммунистического поэта. Да,— сказал Мамед Эмин, идеолог легионеров, отводя от того беду,— поэт живет в коммунистическом Баку, но клеймит в образе шаха Каджара кровожадного тирана Сталина (скорее, подумал при этом, вашего Гитлера, нежели Сталина, пред которым!), так что стихи формируют у легионеров гнев к большевикам.

АльАшраф - сердечный малый,  рыжая копна волос на голове, женился недавно на знатной турчанке из султанского рода, заглянет к Мамед Эмину с какой новостью, восторженно горят глаза:

— Трумэн Сталину нос утёр, ультиматум послал, чтобы убирался из Иранского Азербайджана, не то бросят на Москву атомную бомбу!

— Не радоваться, - озадачил гостя Мамед Эмин, - а плакать! - И пояснил: - Дело шло к объединению Азербайджана, некогда разделенного царем и шахом на северный и южный, если б не ультиматум Трумэна, заставляющий Сталина покинуть Иранский Азербайджан...— Отдышаться, астма замучила, а тот терпеливо ждёт: болеет аксакал. - ... Империя Сталина не вечна, и тогда Азербайджан остался бы единым государством. А ныне что? - И про себя: О каком единстве толкуешь? Мустафу Кемаля вспомнил, как тот ему: У вас, мне говорили, вы все еще делите нацию на бакинцев, гянджинцев, ленкоранцев... напомните еще, - и Мамед Эмин напомнил про шекинцев, карабахцев... - а мы, - добавил Мустафа Кемаль, - запрещаем употребление различительных племенных наименований, все мы турки, это закреплено в конституции.

… Кобы-Сталина уже нет, умер в день, когда в Турции праздновалось пятисотлетие завоевания Константинополя, ставшего Стамбулом, Ислам бол, или Много ислама, пишет воспоминания о своем давнем спасителе, которого прежде не раз спасал сам, кто мог знать, кого спасал? — записки пространные, договорился с газетой Дюнья, из номера в номер будут печатать о тиране, плюс демагоге, диктаторе, террористе-казнокраде, Еще о чертах его духовной физиономии: ограниченный и хитрый, мстительный и вероломный, завистливый и лицемерный, наглый и хвастливый, упрямый... – скоро, чувствует, и его самого не будет. Поймал бакинскую волну, родные звуки: и речь, и музыка Узеир-бека. Мамед Эмин вычеркнут из памяти народа, кто о нем знает? Волна, на которой только что звучал божественный голос Бюль-Бюля (газель Низами Без тебя), квартира Мамед Эмина залита щемящей мелодией, она плывёт над огромным городом, самым красивым в мире, вдруг заглохла, пошли хрипы-помехи, а потом гнетущая тревожная тишина, по сей день.