Публичный дневник (4)

Продолжаю делиться с читателями портала некоторыми извлечениями из моего «публичного дневника», который начал вести с первых дней марта, когда вести о короне вирусе становились все тревожнее и тревожнее.

На этот раз решил поделиться тем, что написал в своем блоге, после лекции Фаризы Бабаевой об истории фотографии в Азербайджане.

Тогда же я подумал, что история фотографии в Азербайджане, больше чем «история фотографии», точно также, как история кино в Азербайджане, больше чем «история кино».

Узнавая свое прошлое, мы продолжаем узнавать самих себя. И через фотографии, и через кино, и через многое другое.

Но вот о чем следует нам всем задуматься:

во-первых, не следует механически отождествлять историю Азербайджана и историю азербайджанцев;

во-вторых, не стоит зажмуриваться перед собственной историей, в паническом страхе, что со стороны ты покажешься не достаточно значительным.

Любой человек, который не способен трезво посмотреть на самого себя, да к тому же парализован тем, что подумают о нем другие, обречен на прозябание.

Это относится и к народу.

10 марта 2020 г.

Возвращаюсь к лекции Фаризы Бабаевой о фотографии.

Трудно сопоставлять историю фотографии в Азербайджане и историю самих азербайджанцев, то, как они становились «азербайджанцами». Легко сбиться на банальное противопоставление «просвещенных пришельцев» и «не просвещенных туземцев».

Но сам поиск первых фотографий, реалий жизни, в которых возникали эти «первые фотографии», имена тех, кто осуществлял эти «первые фотографии», и, что не менее важно, персона, которая осуществляет эти поиски, ее открытость, восприимчивость, умение погружаться в архивы, и оставаться в самой современности вне архивов, позволяет задавать вопросы, сомневаться, разрушать привычные клише.

Лекция о фотографии оказалась больше чем «лекция о фотографии».

Самый острый, во многом болезненный вопрос, который лжепатриоты предпочитают избегать, так кем же были мы на собственной территории, в собственном городе, если нас называли «туземцами», и мы сами себя называли «туземцами», как случилось, что мы перестали быть «туземцами» (если перестали), кто такие мы в своей истории и что вообще означает быть в своей истории, если не сбиваться на самовозвеличивание и самоублажение.

Ф. Бабаева рассказывает о фотографии, о своей работе в архиве, и попутно задает вопросы, которые невозможно не задавать, когда намереваешься узнать, что такое «история фотографии в Азербайджане».

В свою очередь я позволяю себе, получив мощные импульсы от лекции Ф. Бабаевой, думать о своем, соглашаясь и не соглашаясь с тем, как она интерпретирует факты, которые ей удалось «накопать».

12 марта.

По разысканиям Ф. Бабаевой, первые фотоателье Тифлиса датируются 1860 годом, а первыми фотографами в Тифлисе были: Мориц, Бялый, Окуловский, Гольдштейн, Вестли, Цейтлин, Левит, Хламов. Позже появляется Роинов (Александр Роинашвили), которого в Грузии считают отцом грузинской фотографии.

Естественно возникает вопрос, а как было у нас в Азербайджане, в Баку?

Для меня этот вопрос предполагает два ответа, один формальный, чисто архивный, который для моих «вольных размышлений» особого значения не имеет, выношу его за скобки, и второй, более принципиальный, более концептуальный, на котором остановлюсь.

Предположим в отличии от Грузии, первый фотограф, этнический азербайджанец появляется у нас после 10, 20, 100 фотографов, которые не были этническими азербайджанцами (подчеркну, как для Грузии, так и для Азербайджана, цифры совершенно условны), предположим этот условный «фотограф – этнический азербайджанец», появился через 10, 20, 100 лет, после того как появились первые фотографии на нашей территории. Как к этому относиться?

Нам следует отыскать своего «отца азербайджанской фотографии» и считать вопрос закрытым, или задуматься над тем, как случилось, что этот «отец» решил заняться фотографией, чем он руководствовался, заработком, технической новизной, чем-то другим, или для него «фотография» была подобием того, чем была первая газета «Экинчи» для Зардаби (маловероятно, но исключать не следует, если собираемся назвать «отцом»)?

Не трудно убедиться, вопросы эти выходят за границы «истории фотографии», приходиться отвечать на вопрос, а что мы имеем в виду, когда говорим «история Азербайджана», то, что относиться к этой территории, или нечто большее.

Понятно, что вопросы эти не для кратких заметок, моя цель провокация мысли, не более того, но хочу обратить внимание на следующее:

Во-первых, архивный «факт» оживает только когда с ним соприкасается пытливый исследователь, который интерпретирует этот факт.

Во-вторых, умение «разговорить» архивные «факты» означает умение узнать (открыть) самих себя и узнавать (открывать) себя вновь и вновь.

В этом смысле, смело можно сказать, что Ф. Бабаева рассказывала не столько об архивных «фактах», сколько о своих, далеко «не архивных» мыслях и чувствах, о своем воодушевлении, о своем удивлении, даже о своей растерянности (иначе зачем надо было нас собирать). И это воодушевление передавалось нам.

Фотографии тех лет будто говорят нам, смотри, внимательно смотри, и задумайся, спокойно, без истерики и без комплексов, кем мы были в собственном городе, кем мы стали.

Ф. Бабаева (не забудем поэт) говорит, что фотография пришла в Баку «вместе с иноземной речью, печатью, техническими новинками, модой, открытыми женскими лицами, шуршащими юбками, обнаженными ножками», но как фотографию восприняло местное население, с той же настороженностью как первую газету, как первую школу, как первый спектакль?

Остается острый, болезненный, вопрос, от которого никуда не спрятаться, если не быть туристом в собственной истории:

Баку и Азербайджан, как они соотносились тогда, как соотносились потом, как соотносятся сегодня.

14 марта 2020 г

В газете «Каспий», если не ошибаюсь, конца XIX века, натолкнулся на слова «русский город», «политый русской кровью», и не сразу осознал, что речь идет о Баку.

Позже прочел у Зардаби, о Баку и Апшероне, до того, как на эту землю пришла Большая Нефть: «богом забытая земля».

Не мог не вспомнить эти слова, когда (2001 год, прошло почти 20 лет) писал свою статью «Баку: город и страна». Понимал, Большой город всегда автономен, не тождественен стране, но насколько был автономен Баку, как происходила его синхронизация со страной, ведь параллельные рано или поздно должны были пересечься.

В лекции Ф. Бабаевой запомнилась фотография (если не ошибаюсь, фотография Ермакова), город, который позже, получил название Внутреннего Города (İçəri Şəhər), чуть на возвышении, обособленный и одинокий.

Запомнились и слова (скорее, метафоры) Ф. Бабаевой, город (İçəri Şəhər), который не предполагает (не допускает), что его будут фотографировать, город, вокруг которого «пустыня».

«Когда мы строим дома, мы говорим и пишем», говорил мудрый Л. Витгенштейн, пожалуй, и когда мы фотографируем «мы говорим и пишем». Другой вопрос, что «говорили и писали» не те, кто жил в İçəri Şəhər, а те, который пришли сюда вслед за Большой Нефтью, кто стал строить Внешний Город (Bayır Şəhər) практически с нуля.

Не будем смущаться, правда не бывает обидной, если суметь избавляться от комплексов, колониальных, постколониальных, прочих, прочих, город за крепостными стенами İçəri Şəhər строился пришельцами и для пришельцев, другой вопрос, что город, который «говорил и писал» разбудил здесь тех, кто позже назвал себя «азербайджанцами».

Но это произошло позже, а тогда, когда первые фотографы начали запечатлевать образ этого города, о синхронизации «города и страны», если под «страной» не иметь в виду Российскую империю, и речи не могло быть. Если это и не был «русский» город, то он был городом интернациональным, но языком не только управления, но и языком культуры в нем, оставался «русский язык».

Не претендуя на всеохватность, дальше просто разрозненные страницы синхронизации «Большого города» и страны.

Прежде всего, период от «Экинчи» до АДР, наш Ренессанс, синхронизация города и страны произошла стремительно, одним рывком, но об этом, отдельно, в следующий раз.

Советский период «города и страны», что он «говорил и писал».

Один из советских символов – промышленное развитие – в Большой город хлынули люди с разных регионов страны.

Другой из советских символов – массовое образование – в Большой город хлынули молодые люди с разных регионов страны.

Все смешалось, старые, новые, городские, сельские. Приезжие создавали собственные поселения, почти как стамбульские «Gecə qondy», например, поселение, которое получило название «Хутор», где говорили на азербайджанском, хотя жили не только азербайджанцы. А были еще «Нахалстрой», «Советская», «Шанхай», прочие.

В 1960 – 1970-е годы, те, которых принято называть «шестидесятниками», молодые, красивые, раскованные, сегодня можно сказать, несколько инфантильные, вышли на улицы города. Никто им не препятствовал, о политике тогда никто не заикался, об этом вспоминается, поскольку уже в наши дни, женщинам с боем придется отвоевывать улицы собственного города. Теперь все политика, даже феминизм.

Город перестал быть русским, скорее азербайджанским, хотя языком элиты по-прежнему оставался русский.

Еще одна страницы, связанная с теми, которые получили отвратительное сленговое название: «еразы». Оставляю без комментариев. Только скажу, что мне было чуждо то, что «говорили и писали» эти новые люди в городе. Чуждо до сих пор. Но, не настолько безумен, чтобы клеймить то, что мне чуждо.

Годы независимости.

Формально «город и страна» окончательно синхронизировались, но только формально. Исподволь росла (продолжает расти) десинхронизация среди «своих», не только имущественная (естественно, начальный капитализм), но и культурная.

Новая «Большая нефть» продолжает создавать Новый город, который главным образом «говорит и пишет», выставляя себя напоказ, добиваясь похвал от приезжих, с трудом пряча свою алчность.

İçəri Şəhər теперь, кажется для того и нужен, чтобы его фотографировали («селфи», и этим все сказано) приезжие туристы. Сегодня мало кто вспомнит, что одним из смыслов İçəri Şəhər было «сокровенный город», в котором можно было ощутить свою причастность прошлому, «сокровенный город», в котором время почти останавливалось, «сокровенный город», в котором было очень уютно, как у себя дома.

«Старый Баку» постепенно стал маргиналом в собственном городе, он стал ностальгией для тех, кто разъехался по всему миру. А «ностальгия», хотим мы того или нет, всегда немножко легенда, а легенда эта, признаемся, тяжело синхронизировалась с тем, что происходило в реальном Баку.

Прекрасный портал «Наш Баку. История Баку и бакинцев» (owrbaku.com), который, к своему стыду открыл только недавно (все после той же лекции), тоже скорее маргинален. И не только потому, что его практически создали те, кто не живет в «реальном Баку». Останется маргинальным, пока не будет открыт легальный музей «старого Баку».

Случается, что именно маргиналы спасают от тех, кто «говорит и пишет» на языке ложного патриотизма.

Как будет на этот раз?

P. S. Недавно узнал, что мой молодой коллега, читает мой блог, переводя его с помощью Интернет-переводчика с русского языка на английский (?!).

15 марта.

В русской культуре принято считать: «Пушкин наше всё»: основной смысл, основной нерв русской культуры (не только поэзии).

Осмелюсь сказать, что «наше всё», - это «Экинчи», маленький листок бумаги, который оказался и основным смыслом, и основным нервом перехода к новой жизни.

Пятидесятилетие от «Экинчи до АДР», когда к газете, школе, театру, прибавилась жизнь в Демократической Республике, можно назвать нашим абсолютным прошлым. По аналогии с тем, как принято называть время наивысшего расцвета демократических Афин, я бы назвал это время «нашим пентеконтаэтием».

Никому не навязываю своих мыслей, но моя национальная идентичность, во многом подпитывается именно этим периодом.

Другого Азербайджана я не знаю и не понимаю ...

Ф. Бабаева в своей лекции показывала не только фотографии, но и выписки из «регистрационных книг» (как они тогда назывались?), в которых проходили регистрацию «первые фотографы». 

Я обратил внимание на одну из этих «выписок».

Аккуратным, почти каллиграфическим почерком зарегистрировано, как некий дворянин регистрирует свое фотографическое дело, а ниже, как некий «Мешади Ганифа Мешади Исмаил оглы» регистрирует свою «лавку».

Можно по-разному интерпретировать эту запись, кто-то может оскорбиться, неужели мы только «на лавку» и способны, неужели мы как были, так и остались «торгашами», а для меня это «веселый факт», и вот по какой причине.

В то великое и славное наше пятидесятилетие из «туземцев», т.е. из тех, которые тогда не умели фотографировать и предоставляли это право другим, явились миру пять наших писателей (их несомненно, было больше, я говорю о пяти): Три Мирза, Мирза Фатали, Мирза Алекпер, Мирза Джалил, Абдулрагимбек Ахвердиев, Узеир Гаджибеков (в данном случае, как писатель).

Они были больше чем писатели, ведь с их помощью (с их гением, с их прозрением) «туземцы» заговорили, преодолели свою немоту, их рассказы и фельетоны, были не просто литературным жанром, а способом, прежде всего, рассказать самим себе о самих себе, а во-вторых, рассказать другим о нас, другим, для которых мы были всего-навсего «этнографической примечательностью» этих мест.

Они смеялись над собой, что может быть здоровее этого живительного смеха, они открыли свой собственный типаж, и не побоимся признаться (когда-нибудь надо перестать комплексовать), что этот типаж был «лоту», от Гаджи Кара до Мешади Ибада.

Скорее всего таким «лоту» был и уже известный нам Мешади Ганифа Мешади Исмаил оглы, и после тех писателей, которые больше чем писатели, мы стали понимать, что «лоту» - это здравый смысл, это смекалка, это жизнелюбие, это просто умение адаптироваться в мире, который ты не очень понимаешь.

То, что произошло в то великое и славное наше пятидесятилетие, было настолько неожиданным, настолько невероятным, настолько многосмысленным, что не знаю, как вам, а мне непонятно, почему нам, которые когда-то были туземцами на собственной земле, этого недостаточно, почему мы ищем иные преференции.

Как говорил один мудрый человек, некоторым людям, чтобы стоять – нужны подпорки, пожалуй, подпорки нужны и многим народам, которые учатся самостоятельно стоять, подпорки, как выясняется оказались нужны и нам, вот мы и придумываем различные подпорки в виде тысячелетней истории и персон, способных потрясти воображение чужеземцев.

Может все дело в том, что преодолев одну немоту, мы так и не смогли преодолеть другую немоту, я имею в виду рефлексию как самосознание, я имею в виду Критику, в духе кантовских критик, когда необходимо не только смеяться, но и уметь думать над тем, над чем мы смеемся, я имею в виду умение думать и умение думать над этим «думать» ...

Обычная лекция об истоках нашей (нашей-не нашей) фотографии оказалась больше чем обычная «лекция», может быть еще и по той причине, что мы научились смеяться, осталось научиться думать, не боясь самих себя и мира вокруг.

Пятая часть

Третья часть

Вторая часть

Первая часть