Скрепы, кока и газ

Главное, что бросается в глаза в городе Ла Пас, столице Боливии, — это заборы. Заборов в Ла Пасе множество. Они устроены из покосившихся бетонных плит, колючей проволоки, кирпичей, растрескавшегося бетона, строительного мусора, гнилых досок, птичьего пуха и перьев, — и на всех этих заборах еще несколько лет назад, когда я там была, гордо красовалась надпись из трех боливийских букв: EVO или MAS EVO. Evo — это Эво Моралес, бессменный президент страны в течение 13 лет, а MAS — это партия «Движение к социализму», которую он возглавляет.

Боливийская индианка на фоне забора в Ла Пасе. Фото: Reuters

Кроме надписи из трех букв, заборы украшены добрыми советскими слоганами типа «слава труду» и «нет приватизации газовой отрасли», а также более специфическими призывами типа «Fuera USAid» и лозунгами в защиту коки, — Эво Моралес, помимо того, что он возглавлял партию «Движение к социализму», был также в свое время генеральным секретарем союза производителей коки, — да-да, той самой, из которой делают кокаин.

В качестве полномочного представителя этой мирной и достойной отрасли сельского хозяйства будущий президент Моралес неустанно защищал коку как духовную и материальную основу традиционного андского индейского общества, подвергающуюся империалистической агрессии со стороны США и примкнувших к ним белых городских боливийских элит, продавших свою родину пиндосам.

Я вообще давно привыкла классифицировать общества и города по наличию заборов: есть или нет. Больше заборов, чем в Боливии, я видела только в России.

Заборы в Ла Пасе окружают все — и лачуги, и магазины, и фавеллы, и, разумеется, могучие, обнесенные колючей проволокой поселения, в которых и живет боливийская элита, — а именно, полиция и армия, а также офицеры могучего боливийского флота, который временно, за неимением собственного выхода к морю, базируется на озере Титикака.

По всему остальному Ла Пасу передвигаться надо с опаской. Безопасен разве что только центральный бульвар, увенчанный статуями Боливара и Колумба и оканчивающийся в обе стороны заборами и помойками.

Президент Моралес принадлежал к числу тех социалистов, которые вдруг начали приходить к власти по всей Латинской Америке уже после падения СССР не благодаря советской поддержке, а благодаря всеобщему избирательному праву. История Боливии при нем — это история примерно того, как развивалась бы Чили при президенте Сальвадоре Альенде.

Он был первый президент Боливии, происходивший из местных индейцев аймара. Накануне вступления в должность он облачился в одеяние древнего жреца и отправился в Тиуанаку — древний город, построенный предками индейцев аймара и пришедший в запустение около тысячи лет назад. Там, с вершины древней пирамиды, на которой когда-то приносимым в жертву людям вырывали кишки и отрубали члены, президент произнес прочувствованную речь о конце эпохи империализма и индивидуализма и возвращении в Боливию ее исконной скрепоносной духовности.

«В течение 500 лет мы страдали от темноты, ненависти, расизма, дискриминации и индивидуализма, с того самого момента, когда чуждые нам люди прибыли на нашу землю и заявили, что мы должны модернизироваться и цивилизоваться», — заявил президент.

На свой сотый день в должности Моралес национализировал нефть и газ Боливии, — что, без сомнения, было бы всячески одобрено примитивной сакральной бюрократией, руководившей Тиуанаку. (Мы знаем об этой цивилизации еще меньше, чем о сменивших их инках, но мы знаем достаточно, чтобы понимать, что Тиуанаку было классическим, по Виттфогелю, случаем тотального ирригационного социализма.)

На месторождения были введены войска. Иностранным компаниям было дано шесть месяцев, чтобы согласиться с новыми условиями или убираться из страны. Большая часть полученных таким образом денег была роздана приближенным Моралеса, через инфраструктурные проекты с огромными откатами, а меньшая досталась в виде подачек пенсионерам и беременным. Подачки были копеечные, но индейцы аймара не видели и того, и когда я была в Ла Пасе, через вышеупомянутый центральный бульвар тянулась гигантская очередь: индейцы ехали из деревень регистрироваться и получать паспорта, чтобы проголосовать на следующих выборах за доброго президента Моралеса.

Президент широким жестом вдвое уменьшил свою зарплату, превратил боливийских судей в нечто вроде нашего российского СК, и в 2013-м обязал империалистические иностранные НКО, злоумышляющие против суверенной боливийской духовности, жить по законам Боливии.

Все боливийские заборы покрылись портретами Эво и слоганами типа «слава труду». Чем больше на заборах было слоганов — тем меньше в городах становилось коммерческой рекламы.

В 2005-м Моралес избрался на первый срок, в 2009-м — на второй, в 2014-м — на третий. В 2016-м году он провел референдум с целью позволить себе избираться на четвертый срок. Избиратели ответили «нет», но Моралес обратился в Конституционный суд с жалобой, что результаты референдума нарушают его права, и, так как суд был наполнен его ставленниками, суд принял решение в его пользу.

Экономика страны между тем буксовала. Социальные выплаты и инфраструктурные проекты действительно подняли уровень жизни беднейших индейцев, — но никаким экономическим развитием это не было подкреплено. Ла Пас все также оставался городом заборов, трущоб, огороженных проволокой компаундов и диких пробок. (Кстати — это единственный город мира, кроме стран СНГ, где я видела ГАИ.)

За пределами Ла Паса по-прежнему простиралась одна из беднейших экономик Латинской Америки, сотни и сотни километров безлюдного боливийского нагорья, где не было дорог, а были одни направления, — огромное тысячеполосное шоссе, где каждый мог сам выбирать, как ехать, — хочешь слева по кактусу, а хочешь справа по высохшему аккуратными шестигранниками безбрежному соляному озеру.

Работы в этих местах не было. Местный рынок ограничивался продажей колдовских амулетов и приворотных зелий; редкие гостиницы, привечавшие туристов, строились обычно за госсчет и управлялись каким-нибудь местным влиятельным кланом, обеспечивавшим в обмен на прокорм бесперебойное голосование за президента.

Треть страны представляла собой безлюдную высокогорную пустыню, внизу выращивали коку.

На границе с Чили климат резко менялся, и сразу за границей появлялось отличное современное шоссе.  Там, в Чили, в самой безводной пустыне Земли, в пустыне Атакама, располагался довольно-таки зеленый для пустыни город Сан-Педро-де-Атакама, и иностранные туристы ездили из него в Боливию любоваться соляными озерами.

Народ вышел на улицы после остановки подсчета голосов на 20 часов и объявления, что Моралес получает необходимый отрыв для избрания на четвертый президентский срок. Фото: Reuters

В октябре в зачищенной от оппозиции, свободной прессы и НКО стране состоялись президентские выборы. Для победы в первом туре Моралесу нужно было, чтобы разница между ним и кандидатом от оппозиции составляла больше 10 процентов.

Когда первые результаты выборов были объявлены 20 октября, разница составляла около 7 процентов. После этого подсчет голосов был немедленно остановлен и возобновился только спустя 20 часов. На этот раз требуемый разрыв составил нужные 10 процентов, но тут уже на улицы вышел народ: в Боливии огромный молодежный пузырь, в городах 7 из 10 жителей моложе 25 лет.

Все скрепоносные диктатуры XXI похожи друг на друга.

История Эво Моралеса напоминает нам о том, что социализм или, точнее, распределительная экономика, которая концентрирует в руках правителя все ресурсы общества, которые он потом раздает своим друзьям, и которая не дозволяет иных источников богатства, кроме как происходящих от раздач государя, — это вовсе не что-то новое в человеческой истории.

Это действительно практиковалось еще предками президента Моралеса в государстве Тиуанаку. Скрепоносные свои традиции это государство поддерживало за счет человеческих жертвоприношений: жертвам вырывали кишки, расчленяли и выставляли на всеобщее обозрение для укрепления духовных скреп.

Если бы в Тиуанаку умели писать, то там, несомненно, тоже писали бы на стенах всех казенных складов «слава труду». К несчастью, писать они не умели.

Все южноамериканские цивилизации были до того скрепоносны, духовны и высокоцентрализованы, что вследствие какого-либо отсутствия частной собственности, частной инициативы и свободы они не изобрели ни письма, ни железа, ни даже колеса.