Защитник

(К 60-и летию Исахана Ашурова)

Если кто-то мне очень по душе, мне всегда хочется увидеть его родину. Так лучше понимаешь человека, узнаешь о нем что-то новое, сокровенное. Он так хорошо всегда рассказывал о своем родном Фахралы, что мне всегда хотелось попасть в это село в Грузии. Пару раз мы даже договаривались,  если подвернется поездка в Тбилиси, мы обязательно заглянем в его Фахралы. Но каждый раз что-то не склеивалось. Совместить наши календари так и не получалось. Его график был вообще очень насыщенным, а  потом он заболел…

И вот поездка как бы состоялось. Только уже без него. От этой мысли щемило на сердце. Года полтора назад, уже после смерти Исахана Ашурова и в последний день пребывания в Тбилиси мой грузинский друг взялся отвезти нас в Фахралы. Но при этом честно предупредил, что у него деловая встреча в десять или в одиннадцать часов утра и нам надо выехать задолго до рассвета. Тем более, что он не знал дорогу туда. Мы (я, Рахман Бадалов, Аваз Гасанов) согласились. Было совсем темно, когда мы сели в автомобиль и направились в сторону села Фахралы. Дорога к нему оказалась очень долгой. В этот ранний час почти не было машин. Никто не знал, где Фахралы. Встречные грузинские патрули знали только грузинские названия сел, выясняли что-то друг у друга, мотали головами. Мы знали, что Фахралы это село где-то здесь, совсем рядом с Тбилиси. Но бесконечно петляли по ночной Грузии. Виной тому была топонимика (раньше село называли Фахрало, а потом и вовсе поменяли название) и Исахан вдоволь поиронизировал бы на эту тему.

Село оказалось огромное. Может быть, нам так показалось из-за долгих поисков села. Во всяком случае, из-за мокрых дорог путь до кладбища тоже показался очень долгим. Мы добирались до него почти полчаса. К тому же в этот ранний час и не у кого было спросить, как же найти могилу. Аваз бросился искать и через некоторое время позвал нас в верхнюю часть кладбища. Здесь покоилось очень много Ашуровых. Но для нас он – Исахан – был лучший из них. Мы молча постояли возле памятника. (Как-то я сказал Исахану, что, когда нет моллы, обычно у могилы стоишь по привычке на время  «ясина»,  он очень тогда удивился этим внутренним часам). 

 Всю обратную дорогу мы говорили о нем, и, кажется, это были самые правильные поминки в мире. В Марнеули мы - живые, купили горячий хлеб и сыр,  это был наш поминальный завтрак. И снова говорили об Исахане. А спустя несколько дней, когда я уже был в Баку, мой друг Тенгиз позвонил мне и поблагодарил за эту поездку, за то, что пусть после смерти, он тоже узнал о замечательном человеке. 

Мы тоже успели сказать: «Мы приходили. Мы помним тебя».

***

Вспоминая адвоката Исахана Ашурова, хочется говорить о нем, как о защитнике в широком смысле этого смысла. Он был защитником народа по своей природе. Он защищал его, как мог, физически,  морально – от лжи, несправедливости.

Между нами была цела «поколенческая пропасть» – в 16 лет. Он, верный традициям общества, обращался ко мне на «вы», а я на «ты», хотя человек он был куда более известный. Конечно, разница в возрасте напоминала о себе. Но я чувствовал к нему большую привязанность. Надеюсь, что и он ко мне. Он мог иронизировать по поводу моей какой-то слабости. Но и мне позволялось быть ироничным. 

Все знали о его глубокой убежденности, что в полиции должны служить только люди высокого роста. Я смеялся, что одна возможность теперь перекрыта для меня навсегда: я совершенно не подходил под этот критерий. Он тоже смеялся в ответ – на свете много других сфер, куда я могу приложить силы. А в полиции должны быть люди высокого роста, чтобы преступники боялись, а народ видел, вот он полицейский, который всегда защитит.  

Когда он был полицейским, он защищал народ от преступников. Некоторые говорят, что он бывал и жестким. Прочитав статьи  сборника воспоминаний о нем, которые собрали его друзья, еще раз убедился в том, о чем знал и раньше: таковым он был лишь по отношению к тем, кто были безнадежны и не знали другого языка. Как все сильные люди, он не любил кичиться силой. И редко прибегал к ней.

Так случилось, что в милиции он больше работать не мог и тогда он стал защищать людей в судах. В защите он, кажется, нашел свое предназначение. И об этом легко судить по тому, как часто он брался за процессы pro bono – бесплатно. Защитить своих друзей, детей друзей и просто человека, у которого не оказалось средств на защиту. В любом профессиональном качестве он оставался защитником по самой своей сути. Он оставался таковым даже во время митингов протеста, иногда прикрывая своих друзей или коллег чисто физически… 

Я убежден, что для нашей нации он был исторической фигурой. Ведь постепенно мы утратили уверенность в том, что всегда есть кто-то, кто обязательно защитит тебя. Время такое – каждый за себя. Хотя, защищая другого, ты защищаешь и себя, свой мир. Конечно, в первую очередь, человека защищает закон, правовая система. Но в таких странах, как наша, приходится защищать еще и сам закон…

Не помню даже, где мы познакомились. Начало девяностых было бурным. Непрерывно появлялись какие-то имена, лица, о которых ты никогда не узнал бы в другое время. Если меня не подводит память, мы познакомились в 1992. В Президентском аппарате появилась аналитическая служба, которую возглавлял прекрасный философ Гасан Гулиев. Он пригласил в эту команду и меня. Как и все вокруг, мы тоже были в поиске, пытаясь понять, чем же мы конкретно можем помочь становлению независимости страны. В числе прочего мы решили составить список профессионалов в самых разных сферах, которые могли бы составить кадровый костяк новых властей. Причем договорились делать это без всякой селекции на партократов, демократов, муталлибовцев и прочее. С наукой и культурой было просто – здесь мы знали многих, да и могли довериться мнению друзей, работавших в разных институтах академии. А вот список людей, работающих в правоохранительных органах, в судебной системе оказался довольно куцым. Мы не только плохо ее знали, мы сами, наверное, были жертвами всеобщего недоверия к этой системе. Кто-то посоветовал нам обратиться к Исахану. Он пробежал список глазами, и список стал быстро расти. Это было приятное открытие: вопреки нашим ожиданиям оказалось, что в органах правопорядка и в судах достаточно много профессиональных и порядочных людей (так, по крайней мере, было тогда). А комментарии Исахана по поводу этих людей «высокой пробы» просто поражали. Этот –честный, но не очень профессиональный, говорил он, а вот этот отвратительный человек, но профессионал, а этот к тому же жулик, но при этом высокий профессионал. С  особым удовольствием он называл случаи, когда профессионализм и порядочность совпадали. Выбор, видимо, всегда  широк, но всегда надо чем-то поступаться во имя чего-то другого.

Он, вообще не любил разговоры про бесконечно честных людей. Кажется, самым важным для него была не абсолютная честность, а сохранившая моральная стать. Долгий опыт научил его, что человек может упасть, сойти с дороги. Главное не в том, что это произошло. Главное сможет ли он встать, хватит ли ему на это душевной силы. Сам он всегда старался удержаться на ногах. И у него это получалось.

Что касается этого списка, хорошо, что он потом потерялся. Прямодушный Исахан радовался этому «параду профессионалов». Но один наш знакомый, который считал политиков циниками, сказал нам, что это опасное занятие составлять подобные списки. Ведь если в стране случится что-то недоброе, первыми возьмутся за таких людей. И уже если делать такие оценки, то лучше делать это втайне. Не знаю, может быть, он был прав.  

В середине девяностых я бывал в офисе недалеко от Площади фонтанов, который снимали вместе Эльтон Гулиев и Исахан Ашуров. Больше всего мне нравилась их энергия, это был какой-то здоровый триумф воли и надежд. Казалось бы, в стране наступили другие времена. Но они, по-прежнему, ощущали себя хозяевами страны. У них было полно планов. То они хотели открыть какой-то фонд, то собирались в политику, то подумывали о том, что надо «брать» парламент. А я иногда шутил, что хотел бы жить в стране, где Эльтон –министр юстиции, а Исахан –министр внутренних дел. Это был мой образ справедливой страны. Они отсмеивались, потому что ироничность была их оружием. Примерно в это время приняли новую конституцию страны. Как законопослушные граждане они, разумеется, одобрили ее принятие. Но не смогли удержаться от ироничного комментария, что она немного напоминает устав патрульно-караульной службы. На мой удивленный вопрос, «почему?», они ответили, что это слишком подробная конституция. Конституции должны задавать общие принципы, по которым должно жить общество, пояснили мне. А когда она очень подробна, то эти общие принципы размываются.     

Всегда бывал рад, когда у меня возникала какая-то юридическая проблема, и надо было обратиться к Исахану. Дело было вовсе не в том, получится это дело или нет. Просто мне нравилось, что нашелся повод пообщаться с ним. Я твердо знал, что наша встреча обогатит меня новым пониманием его ремесла. Даже наблюдать за кругом его знакомых в нашей правоохранительной системе было интересно и поучительно. Иногда, чтобы получить информацию по какому-то вопросу, он звонил какому-то человеку. Очень часто оказывалось, что это были юристы или чиновники, работающие в государственной системе, и тогда  возникала целая информационная цепочка, которая должна была дать ответ на поставленный вопрос. Он знал всех и, кажется, все знали его. При таких обширных связях, безусловном профессионализме ему ничего не стоило сделать карьеру при любой власти. Надо было лишь «чуточку» поступиться своими принципами. 

Он был редкостным, по сегодняшним дням, человеком чести. Офицерской чести. По-моему, в 2003 году его сын проходил службу в войсках МВД. Среди тех, кого бросили разгонять митинг после президентских выборов на площади Азадлыг, был и его сын. Кто-то из старших офицеров, зная, что это сын Ашурова, разрешил новобранцу позвонить отцу. Думаю, что тот безвестный старший офицер тоже был человеком чести: он понимал раздвоение чувств, который переживает молодой солдат. Сын просто  должен был спросить отца, разгонять ли ему толпу, в которой может быть и он, его отец. Ответ Исхана был однозначным: выполняй присягу. Верность присяге всегда была для него как верность данному слову. Конечно же, это всегда было непросто. Хороший знаток истории он был осведомлен о мучительном раздвоении чувств, через которое прошли знаменитые царские генералы прошлого – Самедбек Мехмандаров и Алиага Шихлинский. Сурет Гусейнов так и не решился двинуть свои отряды на Запад страны. Полковник Исахан Ашуров был верен присяге: мятеж есть мятеж. Эмиссару Сурета выбили челюсть и сунуться в западные районы мятежный «полковник» Гусейнов так и не решился. Он знал, что там его обязательно встретит казахская милиция, которую возглавлял Исахан Ашуров. За эту верность присяге Исахан поплатился, когда Гусейнов пришел на короткое время к власти: его посадили в гянджинскую тюрьму.   

Несколько раз присутствовал на процессах, где адвокатами выступали Исахан и Эльтон Гулиев. Они поразительно дополняли друг друга – невысокий, живой и остроумный Эльтон Гулиев и статный «тяжелый» Исахан Ашуров с его прямотой и громогласием. По мне все эти процессы следовало бы записать на ленту – в назидание потомкам, а также молодым людям, которые спешат в юриспруденцию. Очень часто это был высший пилотаж адвокатуры. Иногда они менялись местами – Эльтон бывал тогда суров и логичен, а Исахан полон сарказма. Всякого рода лжесвидетелей они очень легко выводили на чистую воду. Те становились жалкими, путались в показаниях, пока не становилось очевидно, что они всего лишь инструмент в руках неправедного правосудия. Журналист Тапдыг Фархадоглы рассказывал мне как на суде Э. Фатуллаева беженцы-псевдосвидетели, которых втянули в процесс, были настолько впечатлены защитой Исахана, что после суда просили телефонный номер Исахана: а вдруг и они угодят в тюрьму. Я как-то мягко сказал Исахану,  ведь это тоже безжалостно – доводить своих оппонентов по судебному процессу до состояния полного публичного самообнажения. На что получил чеканный ответ – не захотел остаться мужчиной, влез в нечистоплотную игру, значит, за это надо отвечать, выбор есть всегда. Он любил выстраивать линию защиты и при этом мечтал, как говорили в старину, о суде «быстром, праведном и милосердном». 

Судьи на этих процессах почти всегда были повержены, особенно, если в процессе был явный политический подтекст. Конечно, они всегда выносили решение, соответствующее текущему политическому тренду и процесс завершался в пользу того, кто и должен был победить. Но по другой, справедливой мере весов (история, правда, мораль), судьи (а еще чаще прокуроры) всегда казались проигравшими. А это очень полезно для общественного здоровья. Да и для самих судей. Я видел, как уважительно относились они к Исахану или Эльтону, ощущая себя, да простят они меня за эту фразу, немного ущербными.   

Будучи поклонником Ницше (думаю, что за его философскую прямоту и честность), он абсолютно не переносил разговоры о недоброкачественности народа, о том, что это темная инертная толпа. Не любил разговоры о том, что все полицейские, как один слепое оружие власти. Его возражения никогда не были морализаторскими или романтичными. Они были полны ироничности. Он любил рассказывать об одном из наших оппозиционных лидеров, что он пользовался во время заключения огромным уважением со стороны охраны. Потому что они были поражены, что узник не нервничает, не мечется по камере, не впадает в депрессию, а непрерывно читает. Для них он ассоциировался с Лениным, говорил он, а, скорее всего это был для них урок  -  знание делает человека стойким в лишениях. Так, смотришь, постепенно и вся наша полиция станет читающей, смеялся он. 

Сегодня принято часто оправдывать свои действия через принцип «групповой защиты». Так часто ведут себя представители какого-то региона или социальной группы. Никогда не представлял Исахана выразителем чаяний какой-то социальной или региональной группы. Он был шире этого. Но однажды видел у него в офисе выходцев из Грузии. Видимо, только что прошло какое-то собрание землячества,  эти люди буквально роились вокруг Исахана, думаю, прежде всего, из-за его безупречного морального авторитета. Но в этом групповом единении ему было как-то тесно, дискомфортно. Я встретил там очень неприятного мне человека, который, зная о моей неприязни к нему, протянул мне примиряюще руку: мол, раз ты у Исахана, значит, ты наш. Не глядя на него, я слабо пожал эту протянутую руку и перехватил испытующий взгляд Исахана. Он все понял про наши отношения, но не стал заниматься бессмысленным «миротворчеством». Он был мудрец.

Его интеллектуальная честность заключалось и в четком понимании своего предназначения. В конце двухтысячных в стране начался кризис политических партий, да и неправительственные организации и медиа чувствовали себя не очень уютно. Дух протеста постепенно выветривался из общества, терял в силе. Как-то в одной из наших бесед я посетовал, что боевой дух остался только лишь в нескольких СМИ и НПО и еще у юристов –правозащитников. Это последние люди, которые благородно и стойко стоят на защите общества. Тут он улыбнулся, потом посерьезнел и поправил меня: юристов из этого списка вычеркни – это наша профессиональная обязанность, мы - защитники прав людей по определению. Он четко различал свою адвокатскую деятельность от политической активности. Одно было профессией, другое – социальным выбором. 

Это по-моему, он рассказывал мне про двух известных юристов, занимавших высокие правительственные посты,  выходцев из одного и того же региона. Первый всегда открывал свод законов, внимательно изучал дело, если дело было безнадежное, сразу говорил земляку-просителю, что ничем помочь не сможет. Второй никогда никому не отказывал в помощи, много раз связывался с просителем, обещал, что все уладится – и дело все равно не выгорало. Про первого земляки говорили, что он сухарь, законник, человек без души, второго хвалили за отзывчивость человечность, умение откликаться на чужую беду. 

К Исахану можно было всегда обратиться за помощью и быть твердо уверенным, что он не открестится сразу законом и не станет кормить тебя ложными иллюзиями, что все будет тип-топ (его очень смешило это дурацкое выражение). Он мог даже потерять часть своего обаяния и открытости, погрузившись в твою историю до конца. Он становился очень сосредоточенным, слушал тебя, не отводя глаз. Он буквально пытался проникнуть в душу собеседника. Мне казалось, что это шло от его прежней жизни в полиции. 

С ним было интересно говорить на самые разные темы, потому что круг его интересов был огромен. Но в нем угадывалась и «ностальгия» по прежней профессии. Когда я говорил, что какое-то громкое преступление не хотят раскрыть, он улыбался и уточнял: «нет, хотят, очень хотели бы, просто не могут». Он считал, что настоящих «сыскарей», способных идти в расследовании до конца, никогда не было много, а сейчас их совсем не осталось. Последним таким человеком он считал Нофела Керимова, заместителя следственного отдела министерства внутренних дел. В девяностые годы, когда Исахан не по своей воле оставил работу в полиции, он с друзьями-профессионалами попробовал открыть первое сыскное агентство в стране. Не удивительно, что из этой затеи ничего не вышло. Частных сыскных агентств в нашей стране нет и по сей день: их не регистрирует Минюст. Если речь заходила о переменах в правоохранительных органах, он уверенно говорил, что для их реформирования не нужны никакие годы. Достаточно иметь политическую волю и эту проблему можно решить в несколько месяцев.

Он был поразительно начитан. Некоторые его друзья были убеждены, что Исахан и сам писал стихи. Тюркскую поэзию он знал отменно – от Сабира до Вагифа Самедоглы, Рамиза Ровшана, Назыма Хикмета. Никогда не читал стихов всуе, но они всегда попадали в точку, на нерв беседы. И объем, и глубину беседы он задавал сам – от экзистенциальных вопросов до реформирования судебной системы. И азартно входил в нее. А в поэзии он более всего ценил глубину, ее созвучие собственным настроениям. И тут уже было неважно, кто этот поэт – наш или чужой.

Я был поражен, когда услышал однажды от него тонкое замечание Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Эти строки были написаны задолго до философских изысков Шопенгауэра и Ницше. Он понимал глубинный смысл этих строк, они были ему близки.

Как все отважные люди, он всегда помнил о смерти. Просто по той причине, что ему случалось видеть ее в лицо. И часто читал строки из Хаяма. 

Мир я сравнил бы с шахматной доской

То день, то ночь, а пешки - мы с тобой

Подвигают, потиснут - и побили

И в темный ящик сунут на покой

Удивительно, но эти ироничные строки я слышал от него несколько раз, иногда совершенно вне контекста нашей беседы. Читал он эти строки без всякого предчувствия. Со спокойствием человека, который всегда помнит о быстротечности жизни: кажется, это ощущение жило в нем всегда. Он отчаянно любил эту жизнь, даже зная, в силу своей профессии, всю ее подноготную. Иногда на больших общественных сходках, я ловил его нежный взгляд, направленный в никуда. Такое выражение лица я видел в последние годы на лице нашего замечательного художника Расима Бабаева – это была усталая нежность старости, которая прощается с жизнью. Исахан еще не прощался, он был влюблен в жизнь. И кого любил, любил уже навсегда и бескорыстно. И ему отвечали тем же. И среди тех, кто любили его были те, которые  оставались с ним до последнего, отдавая всю свою любовь, энергию, да и просто денежные средства, чтобы излечить его, отвести от последней черты.

Ощущение смертности очень часто делает человека циником. Какая разница, что будет с миром после меня? А ему было важно, что будет потом. Он хотел изменить мир. Он надеялся на это. Он мог быть разгневанным, возмущенным, совсем редко растерянным, но не представляю его озлобленным. Последнее ведь всегда проистекает от суеты и отчаяния. Как сказал однажды ушедший от нас Зафар Гулиев: Исахан «спешил, не спеша» и знал вкус жизни. 

Если мысленно сложить все, что написано в сборнике воспоминаний о нем, то Исахан Ашуров выглядит почти героем ашугских дастанов. Пусть не все у него получилось, но жизнь оказалась полной, почти героической. И это замечательно. Я читал эти статьи и воспоминания запоем. Наверное, потому что просто соскучился по нему. А, может быть, я пережил то, что Вагиф Ибрагимоглы называл «юглама» – возвращение ушедших.

И тут я останавливаю себя сам, словно слышу насмешливый голос Исахана. При жизни его боялись, как огня всякие сочинители од и вирш. Один такой сочинитель, вдохновенно читая свои вирши, бросал все и пускался наутек, едва заслышав, что приехал Исахан. Он боялся не физической силы Исахана, а его беспощадной насмешливости к любой лжи.

Исахан Ашуров терпеть не мог бронзы, обронзовения. И теперь, когда все уже выговорились, давайте говорить о нем вполголоса, но как можно чаще. И лучше с улыбкой. Потому что он терпеть не мог причитаний.